Подходя к окну, он открыл ставни и, вытерев своей толстой, мягкой рукой запотевшие стекла, стал смотреть в темноту. Ночь была очень темная, и он ничего не мог разглядеть. Час тому назад он покинул трактир, в котором играл в покер с Джоном Аллондэлем, и теперь ему хотелось спать, но он ждал кое-кого и поэтому не мог лечь.

Он повернулся к своему покойному креслу, которое опять жалобно запело под его тяжестью. Минуты проходили за минутами. Лаблаш не знал, что ему делать, и от нетерпения грыз свои ногти.

Наконец в окно послышался стук. Он медленно поднялся и осторожно открыл дверь, впустив в комнату смуглого, неопрятного мексиканца. Это был Педро Манча. Они не поздоровались и не сказали ни слова друг другу. Лаблаш запер двери, но не пригласил сесть своего посетителя, а только, окинув его своим холодным, жестким взглядом, заметил:

— Ну?.. Вы, я вижу, изрядно выпили!..

В последних словах слышалось утверждение. Лаблаш хорошо знал мексиканца, и поэтому ясно прочел на его лице и в его диких глазах, что тот был пьян, хотя и держался твердо на ногах.

— Ну так что ж? — равнодушно ответил тот. — Вам-то что за дело до этого, мистер? Вы хотите, чтобы я сделал для вас грязную работу? А когда она сделана, то вы становитесь в позу проповедника трезвости и других добродетелей. Но я пришел сюда не за тем, чтобы слушать ваши нравоучения. Перейдем к делу.

Наружность Педро была не из приятных. Его черные глаза сверкали безумием и жестокостью, а худое лицо было украшено рубцами, свидетельствовавшими о его бурном прошлом. Он явился сюда в числе других искателей приключений худшего сорта, которые стекались со всех сторон в эту местность, где для наживы и разных темных дел открывалось обширное поприще.

Оба, Лаблаш и мексиканец, несколько мгновений молча смотрели друг на друга, но Лаблаш чувствовал, что он не может его напугать. Педро был из тех людей, которые готовы продать свои услуги каждому, лишь бы цена была подходящая. Но он также легко готов был изменить своему работодателю, если ему дадут больше. Лаблаш это знал, и потому, имея дело с таким человеком, ничего не предоставлял на волю случая, а все тщательно обдумывал и предусматривал. Впрочем, он предпочитал большею частью сам обделывать свои грязные делишки, а уж если ему приходилось прибегать к помощи других, то он знал, что не надо скупиться. Педро был полезен ему, потому что он вертелся среди людей, принадлежащих к лучшему обществу Фосс Ривера. На какие средства он жил, — никто этого не знал, но он сорил деньгами, кутил и вел большую игру и никто не подозревал, что источником всего этого был Лаблаш. Всем было хорошо известно, что ростовщик неохотно расставался с деньгами.

— Прекрасно, — сказал Лаблаш. — Я вовсе не намерен наблюдать за вашей нравственностью. Но я знаю, на что вы способны, когда наполните себя виски!

Мексиканец грубо рассмеялся.

— То, что вы про меня знаете, мистер, не составит большого тома, — сказал он.

— Я хочу знать только, на какую сумму вы обчистили достопочтенного сэра? — резко спросил Лаблаш.

— Вы сказали мне, чтобы я выпотрошил его. Но времени было мало. Он не хотел долго играть, — ответил мексиканец.

— Знаю. Но я хочу знать, сколько?

Тон Лаблаша был решительный, не допускающий никаких возражений. Манча понял, что увиливать нельзя.

— А сколько вы собирались уплатить мне за это? — спросил Манча.

— Я знаю, что вы получили не деньги, а долговые расписки, — сказал Лаблаш. — Сумма, которую он проиграл вам, не стоит той бумаги, на которой он написал вам расписку. Вы не будете в состоянии обратить ее в деньги. Он никогда не сможет вам уплатить.

Лаблаш проговорил это с таким хладнокровием и уверенностью, что произвел впечатление на мексиканца, который почувствовал некоторое беспокойство. Пожалуй, его расчеты на выгодную сделку не оправдаются.

— Однако я думаю, что вы были бы не прочь подержать эти бумажки в своих руках, — заметил Манча.

Лаблаш с кажущимся равнодушием пожал плечами. Но в душе он был уверен, что эти расписки все же будут в его руках. Помолчав с минуту, он сказал спокойно:

— Что вы хотите получить за эти расписки? Я готов купить их у вас, но за подходящую цену.

— Слушайте, Беннингфорд дал мне расписки на семь тысяч долларов, — ответил Манча.

Это было неожиданностью для Лаблаша. Но он ничем не выдал своего удивления.

— Вы хорошо поработали, Педро, — одобрительно заметил Лаблаш, в первый раз удостоив назвать мексиканца по имени. Он почувствовал невольное уважение к нему, как к человеку, который оказался способным в такой короткий срок обчистить на такую сумму карман своего партнера. — Я готов предложить вам выгодную для вас сделку: две тысячи долларов чистоганом за эти расписки. Согласны? А?..

— Ого? Две тысячи за семь тысяч? Нет, меня вы не подденете! Ищите другого дурака!

Мексиканец решительно засмеялся, пряча расписки в карман. Лаблаш, тяжело ступая, подошел к письменному столу. Взяв оттуда записную книжку, он отыскал в ней одну страницу и сказал, обращаясь к Педро Манча:

— Вы можете оставить у себя эти расписки. Но я хочу, чтобы вы поняли свое положение. Во сколько вы оцениваете Беннингфорда и его ранчо?

Манча назвал цифру гораздо ниже действительной стоимости.

— Нет, — возразил Лаблаш, — он стоит больше. Его ранчо стоит пятьдесят тысяч. Я не желаю вас обойти, мой друг, но мы ведем деловой разговор. Вот его счет, посмотрите сами. Он мне должен пятьдесят тысяч по первой закладной и двадцать тысяч по запродажной. Общая сумма: пятьдесят пять тысяч, да еще просроченные проценты за двенадцать месяцев. А теперь я скажу вам, если вы отказываетесь отдать мне расписки за ту цену, которую я предлагаю вам, то я продам все его имущество за свой долг, и вы тогда ничего с него не получите.

Ростовщик холодно улыбнулся, говоря это. Он, конечно, не упомянул ни одним словом о том, что у Беннингфорда остается еще кое-что для покрытия долга. Лаблаш вообще лучше кого бы то ни было знал финансовые дела каждого из живущих в поселке, мексиканец же имел в виду только ранчо Беннингфорда. Слова Лаблаша смутили его, но он все-таки возразил, хитро улыбаясь:

— Однако я вижу, что вы очень спешите завладеть этими расписками! Если они ничего не стоят, то почему же вы готовы уплатить за них две тысячи?

Несколько минут они молча смотрели в глаза друг другу. Каждый старался угадать мысли другого. Наконец ростовщик заговорил, и в его голосе слышалась такая страстная ненависть, которая даже удивила мексиканца.

— Я плачу потому, что я хочу раздавить его, как змею! — сказал он. — Я хочу держать его в руках посредством этого долга и я готов заплатить за это две тысячи. Я прогоню его отсюда.

Такое объяснение было понятно мексиканцу. Ненависть была чувством, хорошо знакомым ему, и на это именно и рассчитывал Лаблаш. Он не только умел играть карманами, но и чувствами тех, с кем устраивал сделку. И Манча поддался на эту удочку. К Беннингфорду он был совершенно равнодушен, но злоба, ненависть всегда могли найти в нем поддержку, так как отвечали худшим сторонам его природы. Притом же ведь лучше было получить две тысячи, чем не получить ничего!

— Ну, берите расписки, — сказал он Лаблашу. — Цена низкая, но что же делать? Приходится вам уступить. Посмотрим, как вы с ним разделаетесь!

Лаблаш потянулся к сейфу. Он открыл его, не спуская, однако, глаз со своего посетителя: вообще он не доверял никому, а тем более таким, как Педро

Манча, который следил за ним жадными глазами в то время, как он отсчитывал банковые билеты. Лаблаш читал у него в мыслях, и потому держал наготове заряженный револьвер. Педро Манча, вероятно, знал это.

Когда обмен был совершен и Лаблаш получил желаемые расписки, то он повелительно указал мексиканцу на дверь.

— Наша сделка кончена, — сказал он. — Теперь ступайте!

— Вы слишком торопитесь отделаться от меня, — возразил недовольным тоном Манча. — Могли бы быть повежливее!.. Чем вы лучше меня?..