В горницу заглянул крестьянин:
— Мы здеся, князь.
— Кто?
— Я, Шипов, и мой шуряк Слоба.
— Вот что, Шипов, отведите пленных в подвал, пусть их запрут покрепче. А сами возвращайтесь, разговор есть.
Крестьянин ушел, прикрыв дверь. Долгорукий сказал Голохвастову:
— Вот так, Алексей, против нас действует около пятнадцати тысяч войска, более пятидесяти пушек. Чем дольше мы задержим их у Троицы, тем легче будет держаться в Москве государю.
— Оно бы ничего, Григорий Борисович, да уж очень много у нас нынче народу бесполезного скопилось.
— Имеешь в виду крестьян?
— Ну да.
— А куда ж их девать? Они, чай, наши, православные. Архимандрит распорядился и им отпускать хлеб из монастырских запасов. А вот эти два крестьянина, Шипов и Слоба, разве бесполезны? Они так дрались на стене славно, сам видел, ничем не хуже ратников. Вот и сейчас хочу им ратный урок учинить. Надеюсь, исполнят.
Первая неудача не обескуражила Сапегу.
— Ничего, — сказал он Лисовскому. — Это была разведка. Когда взорвем башню, устроим им хорошую кровавую баню. Архимандрита за его оскорбительный ответ повешу в воротах, сукиного сына.
— Он, пся кровь, достоин этого, — согласился Лисовский.
— Вы, полковник, можете следовать на Переяславль и далее на Ростов, я тут один управлюсь.
Честолюбив был Ян Сапега, очень честолюбив и славой победителя ни с кем не хотел делиться, оттого и поторапливал Лисовского в путь, хотя оправдывал это целесообразностью:
— Топчась здесь вдвоем, мы быстро оголодим местность. Так что, пан Александр, вам будет лучше поспешить на ростовские блины.
— Это верно, Петр Павлович, — вполне оценил остроумие Сапеги Лисовский и не остался в долгу: — Оставляю вам троицкие пироги.
— Спасибо, — усмехнулся Сапега.
Отправив Лисовского с отрядом на Переяславль, Сапега распорядился спешить с подкопом, велел копать его круглосуточно. Окончание его сулило победу и лавры победителя. Велел каждый день докладывать ему, сколько пройдено и сколько осталось до башни.
Каждый день, вылезая из подвала Пятницкой башни, Шипов отправлялся искать воеводу Долгорукого и, найдя, говорил коротко:
— Пока нет.
Для окружающих, если таковые оказывались возле князя, эти слова ничего не значили, но воевода знал точно: подкоп еще не приблизился к башне. И его ответ крестьянину был еще короче и загадочнее:
— Продолжайте.
И Шипов отправлялся в поварню, где по приказу воеводы ему выдавали «на четверых» горшок каши или другого какого варева. И Шипов шел в подвал под башню, где в темноте ждал его шуряк Слоба, с которым вдвоем они и наслушивали подкоп, по очереди отходя ко сну.
А поскольку для воеводы этот тайный сторожевой пост был наиважнейшим «ратным уроком», он и распорядился отпускать пищу сюда «на четверых». «Смердам там холодно, пусть хоть во чревах тепло будет», — рассудил князь.
И наступил день, когда появившийся в воеводской избе Шипов так сиял, что мог и не произносить никаких слов. Князь понял сразу и сказал присутствующим:
— Я отлучусь на часок, ждите меня, — и последовал за смердом.
Спустившись за ним под башню в сырое подземелье, где в честь прибытия высокого гостя горела свеча, Долгорукий, следуя знакам Слобы, приблизился к внешней стене и, приложившись ухом, услышал шум лопат.
— Сколько им еще? — спросил шепотом Слобу.
— Да еще шагов пять, а може, и меньше. — Махнув Шипову рукой: следуй за мной, князь поднялся на поверхность. Там уже сказал:
— Начнут бить фундамент, не мешайте. Я вам подкину еще с пяток человек.
— Григорий Борисович, а что, если мы пройдем по этому подкопу.
— Ну и что?
— Как ну и что? Мы бы там…
— Выбрось из головы, мы его завалим ихним же порохом. — Но как задумывал князь Долгорукий, ничего не вышло. Подкоп был окончен среди ночи, и Шипов сразу же воспользовался им, увлекая за собой всех помощников. Находившиеся в туннеле поляки не ожидали нападения и даже не были вооружены. Их порезали и прямо через них на коленях устремились к выходу. Он оказался у подножия Красной горы, на которой стояла основная батарея пушек. Прислуга после дневных трудов спала, оставив у фитиля одного караульщика. Он невольно подремывал, глядя на тлеющий огонек веревки, и вздрогнул, когда из темноты возник перед ним человек.
— Ты откуда? — удивился сторож.
— Оттуда, — ответил Шипов и ударил сторожа ножом под сердце. И тут же сунул подбежавшему Слобе дымящийся конец фитиля. — Ступай вон к той бочке, кинь и сразу отскакивай.
А сам бросился на другой край батареи.
Сильнейший взрыв на Красной горе, прогремевший среди ночи и взметнувший вверх языки пламени и густой дым, разбудил всех и в крепости, и в польском лагере. Осажденные торжествовали: так им и надо, еще не зная, как это случилось. В польском лагере начался переполох.
Всю батарею на горе разметало, из прислуги уцелело всего два человека, спавших не у пушек, а в стороне в кустах. Но и эти оглохли и ничего вразумительного сказать не могли Сапеге.
Закопченные, ободранные явились перед князем ратники, посланные в помощь Шипову накануне.
— Где этот чертов Шипов со своим шуряком? — закричал на них Долгорукий.
— Они погибли, Григорий Борисович.
— Как? Где?
— На горе. Они кинулись с фитилями к пороховым бочкам.
— Ах, сукины дети, — сказал воевода, но уже не с оттенком осуждения, скорее с восхищением. — Ведь я ж им… А впрочем, молодцы… какая жалость.
В тот же день, явившись в храм, воевода подал поминальный список священнику:
— Отслужи по героям, батюшка, панихиду.
— Надо вписать их имена, сын мой.
— Ах, отче, кабы знал, обязательно вписал. Ну да Всевышний ведает, он поймет. Отпевай.
4. Пленение Филарета
В Ростов Великий прискакал на взмыленном коне горький вестник. Въехав во двор приказной избы, он сполз с седла и направился к крыльцу. Там стоял с алебардой ратник.
— Мне бы воеводу Сеитова, — прохрипел приезжий.
— А что стряслось-то?
— Беда, брат, в Переяславль поляки пожаловали.
— Князь у себя, проходи.
Князь Третьяк Сеитов сидел за столом, когда в горницу к нему вошел пропыленный, уставший переяславец.
— Я гнал с Переяславля, князь, дабы предупредить ростовцев, что Переяславль заняли тушинцы.
— Вы сколько держались? — спросил Сеитов.
— Кабы так, — с горечью молвил гость. — Наши сразу, как только подошел Лисовский, положили оружие.
— Но почему? Неужели никто не возразил?
— Нас возражающих было меньше десятка, а тех тысячи. Они нас чуть не прибили. И я послан, дабы предупредить вас: готовьтесь, следующим будет Ростов.
— Велико ли войско у Лисовского? — спросил Третьяк.
— Не ведаю. Но, думаю, не менее пяти тыщ, а в Переяславле как бы не удвоилось.
— Отчего?
— Как отчего? Переяславцы тут же присягнули Тушинскому вору и уже оружием бряцают: идем на Ростов.
— Да-а, переяславцы издревле не любили ростовцев. Ну ничего, я встречу их в поле. Спасибо за предупреждение, братец. Ворочаешься назад?
— Нет. Не хочу служить Вору. Помирать буду с вами.
— Ну гляди. Я тебя не неволю. Как звать-то?
— Илья Назаров.
— Ступай в трапезную, Илья, скажи от меня, там покормят.
— Я пить хочу.
— Там и напоят, и накормят. А я к митрополиту пойду, предупрежу.
Ростовский митрополит Филарет, стройный, высокий и даже красивый мужчина, еще не старый, хотя и с окладистой бородой, много переживший, но еще не согнутый жизнью, встретил сообщение о переяславских событиях довольно спокойно.
— Ну что ж, и это переживем, сын мой. Что вы собираетесь делать, князь?
— Я хочу встретить их на поле ратном, владыка. За нашими стенами долго не усидишь.
— Ну что ж, похвально, сын мой. От воеводы я и не желал бы другого слышать. Помнится, вы славно воевали против первого Лжедмитрия.
— Да. Я тогда отбил у него три города: Лихвин, Белев и Волхов.