— Но мне как-то, — мялся адъютант, смущаясь. — Вроде бы… Разве что из уважения к вам.

— Вот-вот именно из уважения к гостям, — поддержал Волконский, всучивая-таки в потные руки поляка «сорочку».

— Ее б завернуть, — мямлил тот, — а то увидит кто…

— Андрей, заверни пану.

Дьяк завернул «сорочку» в какую-то холстину, даже веревочкой обвязал и, когда осчастливленный адъютант ушел, сказал Волконскому:

— Может, зря вы ему расщедрились, князь.

— Кто его знает, Андрей. Раз он поделился такой тайной о враге короля, чего ж скупиться-то. В другой раз, глядишь, чего и поважнее откроет. А вообще-то худой знак — отказ короля от царского подарка. Это почти оскорбление государя. Да-да, Андрей, кабы войны не было.

— Тогда висеть нам на одной осине, князь.

— Но-но, дьяк, не вешай носа. Королю, дай Бог, со своими стадницкими управиться, авось пронесет.

Положение царя Шуйского с каждым днем ухудшалось, русские города один за другим отпадали от него, присягая Дмитрию. Переход на его сторону рязанцев во главе с братьями Ляпуновыми хотя и спас царя от неминуемой гибели, но почти не изменил положения. Если на людях царь старался держаться уверенно, то наедине с братьями едва не плакал:

— Что делать? Что делать, Митя, ума не приложу. Расползается держава, как гнилое одеяло.

— Надо жестче, жестче с чернью, — советовал Дмитрий.

Ему вторил Иван:

— Ты, брат, шибко со всякими цацкаешься.

— И что удивительно, Прокопий Ляпунов сказывал, что у Болотникова никакого Дмитрия нет, он его выдумал, а города присягают ему. Это как?

— А Смоленск?

— Вот он и верен только, а отчего думаешь? Оттого, что никогда ничего хорошего ни от поляков, ни от литвы не имел. Набеги да грабежи лишь. Оттуда ко мне на помощь идет воевода Григорий Полтев. По пути должен Дорогобуж и Вязьму взять, заставить присягнуть мне. Присовокуплю его к Мише Скопину, пущу на Болотникова.

— Пошто мальчишке главное командование отдаешь? — сказал с упреком Дмитрий Иванович. — Что, нет старее его воевод?

— Тебе, что ли, отдавать?

— А хотя бы и мне.

— Мало тебя били, Митьша. Ты хошь одну рать выиграл? Молчишь? Вот то-то. А Миша, как ни крути, целый полк у Болотникова вырубил.

— Хых, так как он и дурак бы выиграл, налетел внезапно.

— А кто ж тебе так не давал налетать? Нет, братцы, не могу я рисковать. Вор у ворот Москвы, не дай Бог, завтра победит наших ратников и все… Ни мне, ни вам пощады не будет, это уж он в прелестных листках обещает. Пусть Миша с ним копье преломит, раз столь везуч на рати оказался. А ну вдругорядь повезет, а мы будем молиться за него.

Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский расположил свое воинство у Данилова монастыря, ожидая с часу на час прихода смоленской дружины. Уже от воеводы Полтева прискакал посыльный с вестью:

— Наши подходят к Филям.

В воеводском шатре, разбитом прямо на снегу, горели свечи, за шатким столиком сидел в накинутом на плечи полушубке князь Скопин, склонясь над чертежом. По шатру взад-вперед вышагивал нетерпеливый Прокопий Ляпунов.

— Чего там смотреть, князь, надо выступить и ночью захватить их спящими в Коломенском.

— Оно бы неплохо, но в темноте можно побить и своих, Прокопий. Дождемся смолян, тогда и двинем на зорьке.

В полночь в шатер явился замерзший человек, едва разлепив околевшие губы, спросил:

— Кто есть князь Скопин-Шуйский?

— Ну я. А ты, часом, не от Полтева?

— Нет. Я. от Пашкова.

— Ага! От Истомы, значит? — воскликнул Ляпунов. — Припекло, выходит, и его.

Прибывший не ответил, молча достал из-за пазухи грамотку, свернутую трубочкой, подал князю. Скопин-Шуйский сорвал печатку, развернул, склонился к свету.

— Ну что он там? — спросил нетерпеливый Ляпунов.

— Просится к нам. Поругался с Болотниковым. Пишет: не хочу под холопом ходить.

— Пусть идет, чего там.

— Постой, постой, Прокопий. Тут надо подумать, когда ему переходить.

— Да хоть сейчас.

— Нет. Лучше во время боя и, конечно, на тебя.

— Почему?

— Ну как почему? Вы оба рязанцы, узнаете друг друга, поди. Не ошибетесь.

— Все равно какой-то сигнал надо подать.

— Давай подумаем какой.

— Что, если пальнуть из пушки?

— Пушек на бою может много бить со всех сторон, — заметил Скопин. — Хорошо бы выпустить всадника с рязанским знаменем.

— А что? Это мысль, Михаил Васильевич. Пустим моего брата Захара, он отчаюга. Проскачет у них под носом.

На том и порешили и посланцу все растолковали, когда и при каких обстоятельствах Пашков Истома с рязанцами должен оставить вора.

— Запомни, — наказывал посланцу Скопин, — как только выскочит всадник на белом коне, одетый во все красное и с красным прапором на древке, вы все дружно должны последовать за ним. А Истоме Ивановичу передай, что он и вся его дружина будут приняты и прощены.

— Сотник Пашков хочет захватить и привезти самого Болотникова.

— Если удастся, это будет великолепно, тогда армия вора разбежится.

— Не думаю, что это у него получится, — сказал Ляпунов. — У Болотникова такая охрана, что повяжут самого Истому.

— Ты так думаешь, Прокопий?

— А чего думать, я знаю.

— Тогда не будем рисковать, — сказал Скопин. — Скажи Истоме, пусть переходит со всей дружиной по оговоренному сигналу. А Болотников рано или поздно будет в наших руках.

Смоленская дружина под командой воеводы Полтева прибыла новью.

— Вы готовы выступить ныне же? — спросил его Скопин-Шуйский.

— Часок-другой передышки дадите, и мы будём готовы.

— Светает сейчас поздно, поэтому выступаем в темноте, после третьих петухов. Идем на Коломенское. Смоляне обступают его с полуночи, я с москвичами с полудня, а ты Ляпунов с рязанцами идешь по центру. Захара выпускай при свете дня, когда хорошо станет видно.

— А снаряд есть[42]? — спросил Полтев.

— Есть. Когда окружим Коломенское, тогда и ударим из пушек.

Ожидавшийся дружный ор московских петухов не состоялся по простой причине: они давно были съедены голодающими москвичами. Прокукарекал единственный в монастыре, сохраненный каким-то сердобольным монахом для веселения сердца. Но и этого было довольно, чтобы воинство зашевелилось, задвигалось. Заскрипели по снегу сани, зафыркали кони, забрякало оружие, взматерились ездовые.

Посланные заранее разведчики застали армию на походе, нашли Скопина:

— Князь, Болотников идет на Котлы.

— Ага. Значит, нам навстречу. Тем лучше, встретимся в поле. — Вызвав к себе Полтева, спросил: — Григорий, у тебя есть конные?

— А как же? Есть, конечно.

— Вели им обойти Котлы с востока. Когда начнется бой и воры как следует втянутся в него, вот тогда твои конные и ударят.

— А как они узнают, когда надо?

— Пусть пришлют ко мне вершнего ратника на добром коне. Я его пошлю, когда приспеет час.

Обе армии подошли к Котлам при свете дня. Рассыпавшись по снежному полю, постреливали друг в друга из пищалей, не терпя почти никакого урона от такого огня. Шмелями жужжали пули. Кому-то надо было начинать.

— Прокопий, распочни! — крикнул Скопин Ляпунову. — Пусть уводит их на правое крыло.

Пашков, получив согласие из Москвы принять его вместе с дружиной и даже обещание царя не оставить без награды, попросился у Болотникова вывести рязанцев в первую линию.

Уже ночью, по возвращении посыльного от Скопина, предупредил десятских перед самым выступлением:

— Явится перед нами вершний на белом коне и красном бешмете[43], с красным прапором[44], не вздумайте стрелять по нему. А все дружно следуем за ним.

— А кто это будет?

— Должно быть, Захар Ляпунов.