— Некого, государь. Их всех побили воры.

Лагерь на Ходынке представлял невеселое зрелище. Были повалены навесы, порублены шатры, опрокинуты котлы, много убитых и раненых с обеих сторон.

— Наших подобрать, воровских прикончить, — приказал царь.

Ратники ходили по разоренному лагерю с копьями, добивали воровских раненых. Некоторых и отличить было трудно, таких прежде спрашивали:

— Ты какого полку?

— Я князя Куракина.

— Значит, наш.

Но стоило бедняге замешкаться, мол, не помню. Такого обычно приканчивали: наверно, воровской. Поляков узнавали сразу и кололи, рубили без пощады.

И с этого дня начали окапываться и те и другие. Особенно спешили тушинцы, строили плетни, частоколы, привозили из деревень и ставили дома. Один из первых поставили для государя Дмитрия Ивановича, которого в Москве навечно окрестили «Тушинским вором».

Но эта кличка никоим образом не отпугнула от него людей. Наоборот, в тот же год в Тушино явился с гусарской хоругвью пан Бобровский, Андрей Млоцкий с двумя хоругвями, Александр Зборовский, Выламовский и наконец прибыл со своим войском усвятский староста Ян Сапега, отчаянный и смелый вояка. Сапеге личным приказом короля запрещено было идти на Русь. Но разве ясновельможный магнат мог стерпеть такое оскорбление?

— Плевал я на приказ короля, — плюнул Сапега себе под ноги и даже растер плевок подошвой сапога. — Я сам себе хозяин.

И пошел на Русь добывать себе славу. И добудет, но черную и кровавую. Все впереди у Сапеги.

Но не только поляки стекались под знамена Тушинского вора, а и русские и не только простые люди. Разочаровавшись в Шуйском, даже презирая его, явились в Тушино Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, Алексей Сицкий, Дмитрий Черкасский, Василий Мосальский, Засекины. Многие из них всерьез надеялись, что лжецарь вот-вот сядет на московский трон, и спешили заранее обеспечить себе близость к нему. По их мнению, Шуйский уже висел на волоске.

Пан Валавский исполнил тайный совет Адама Вишневецкого, он не нашел Мнишеков. Самозванец, приучивший уже себя к мысли, что появление царицы Марины еще более укрепит его царское происхождение, если, разумеется, удастся разыграть трогательную встречу. О чем Гаврила твердо заявил: «Заставим сучку и признать тебя мужем, и обнимать, и целовать. Никуда она не денется».

Оттого царь всерьез разгневался на Валавского.

— Как это не нашел? — вскричал он. — Царица что? Иголка? Это моя родная кровная жена, а ты не нашел. Ну что с тобой сделать? Что?

— Воля ваша, государь, виноват, — смиренно отвечал Валавский, надеясь покорностью смягчить гнев царя.

— А еще канцлер. В кои-то веки дал ему одно поручение, а он не исполнил. За что я тебе жалованье канцлера плачу? За что?

Валавский был разжалован из канцлеров, но через день восстановлен, так как в Тушине появилось письмо Мнишека, тайно отправленное с дороги: «Нас повезли через Углич в Польшу, сопровождает нас с отрядом князь Владимир Долгорукий, ради всего святого, спасите нас».

— Ну вот, я искал их на западе, а их потащили на север, — оправдывался Валавский. — При чем тут я?

— Ладно, ладно, — смиловался царь. — Будь опять канцлером.

Гетману Рожинскому было приказано назначить новую погоню за царицей. Он велел Зборовскому догонять Мнишеков, с ними напросился и князь Мосальский:

— Я знаю, где сейчас они должны быть.

По всему лагерю специальные бирючи оглашали радостную новость: «Скоро царица пожалует в Тушино». А паны на своих застольях стали произносить тосты: «За счастливое избавление ее величества ясновельможной Марины из грязных лап Шуйского».

А Мнишек, тайно отправивший посланца с письмом в Тушино, всячески старался ехать медленнее. Кучеру, сидевшему на облучке кареты, то и дело делал замечания:

— Не гони! Не дрова везешь, пся кровь. Царицу.

С ночлегов выезд задерживал пан Мнишек отговоркой:

— Пусть поспит ее величество, всю ночь блохи донимали. — Из-за блох, одинаково жравших и величеств и не величеств, пришлось устраиваться царице на ночлег прямо в карете. На одной из ночевок уже недалеко от польской границы, Мнишек, выйдя во двор по малой нужде и справив оную, подошел к карете и, воровато оглянувшись, вытащил чеку из переднего колеса и зашвырнул ее подальше. Ясновельможный пан, самборский воевода, надеялся, что чеку долго будут искать или отковывать новую, глядишь, полдня и потеряют. Так уж не хотелось ему в Польшу, где его ждала жадная куча кредиторов, с которыми ему нечем было расплачиваться. Пан был гол как сокол.

Но днем, когда собирались продолжить путь, никто не заметил отсутствия чеки. Кучер впряг лошадей, влез на облучок. Мнишек, возмущенный такой беспечностью холопа, спросил:

— Ты все осмотрел?

— А как же, мы свое дело знам, — отвечал кучер, трогая лошадей. — Н-но, милаи.

И карета поехала. Мнишек ждал, что колесо вот-вот должно слететь, но оно почему-то не слетало. Проехали с версту — ничего.

«Надо будет на следующей ночевке выкинуть с другого заднего колеса», — подумал Мнишек, и тут карета накренилась.

«Наконец-то, — обрадовался воевода. — Свершилось».

— Тр-р-р, — закричал кучер, останавливая лошадей. Откинув дверку, Мнишек спросил:

— Что случилось?

— Чеку от переднего колеса потеряли.

— Вот тебе и «знам, знам», — передразнил холопа воевода. — Я ж тебя, дурака, спрашивал: ты все осмотрел?

— Так смотрел я, все вроде было на месте.

— Вроде, вроде. Ищи.

— Счас найду. Она вот токо что выпала.

Кучер побежал назад по дороге искать чеку, «токо что» выпавшую. Ему помогали конники сопровождения: «Ребята, ищите чеку».

Мнишек в душе радовался: «Ищите, ищите, собаки. Хрен найдете». Он никак не ожидал, что удачно так получится. Думал, что чеку хватятся на стоянке, а оно эвон как обернулось, хватились едва ль не через две версты. «Теперь день наш», — потирал руки удоволенный пан.

Марина косилась на отца:

— Что-то вы, отец, в таком хорошем настроении.

— А что нам делать остается, доченька? Не плакать же. — Но тут он почувствовал, что карета выравнивается. Мнишек откинул дверку, выглянул. Несколько человек, приподняв карету, ставили колесо на место.

— Что? Нашли?

— На-ашли! — радостно отвечал кучер, размахивая чекой.

— Так это ж деревянная.

— Ну и что? Из дуба отстрогал, эта ничем не хуже.

— М-да. — Мнишек откинулся на подушки, настроение сразу упало: «Чертов холоп. Извернулся».

Но когда подъезжали к деревне Любенцы, вдруг сзади послышалась стрельба, крики. Сопровождение разбежалось. Карета остановилась.

— Что это? — встревожилась Марина.

— Сиди, доченька, молчи, без нас разберутся, — сказал Мнишек, пока не рискуя выражать радость: «Разберутся ли»?

Наконец дверца распахнулась, и улыбающийся пан Зборовский торжественно провозгласил:

— Ваше величество, вы свободны.

— Браво! — воскликнул Мнишек, едва не захлопав в ладоши. — Вы от царя Дмитрия? Верно?

— Верно, пан Мнишек.

— Так он жив?! — воскликнула Марина.

— Да, ваше величество, ваш муж жив и с нетерпением ждет вашего прибытия.

— Ой, какое счастье! — воскликнула Марина. — А мне наговорили Бог знает что.

И карета завернула назад. Когда приехали в деревню, где ночевали накануне, Мнишек пошел в кусты, отыскал заброшенную им туда чеку и, обтерев ее травой, засунул в карман: «Авось сгодится. Ну как сломается та, дубовая. А у меня, пожалуйте вам, окажется случайно запасная».

Теперь надо спешить. И теперь уже в спину кучеру сыпались другие команды: «Поторапливай, поторапливай, дурак. Чего пристяжную жалеешь, дай ей кнута».

Повеселела и Марина. Еще бы, едет к мужу, которого считала убитым, она в нетерпении прыгала на подушках, подпевала звонким голоском: