Направления охотники сами поделили, кому в какую сторону идти и с кем, почти одновременно растворились в темноте.
Скопин прошел в свой шатер, растянулся на походном ложе не раздеваясь и не разуваясь, только отстегнул меч, положил рядом.
Кравков предложил:
— Михаил Васильевич, дай я стяну сапоги с тебя, пусть ноги отдохнут.
— Не надо, Фома. Они и так не устали. Спи. — Самому князю никак не засыпалось. Все думалось: где сейчас его лазутчики? Может, не стоило их отправлять на ночь глядя? Дождаться утра? Но утром при свете их уход увидело бы слишком много людей. А где гарантия, что в войске нет воровского шпиона? Конечно, все предусмотреть невозможно, но оберегу иметь надо.
Утром, едва встало солнце, войско двинулось дальше, опять разослав дозоры. Скопин снова ехал впереди с Романовым, с нетерпением ожидая вестей от своих лазутчиков. Но их все не было. Не появился никто и на дневном привале. Только когда расположились на второй ночлег, явился наконец долгожданный, доложил:
— Он пошел на Боровск.
— Вот те на, — сказал Романов. — Мы его ждем спереду, а он уже сбоку, если не сзади.
— Это же прекрасно, Иван Никитич, мы завтра поворачиваем на заход и выходим ему в тыл. Фома, скачи, сзывай ко мне князей-воевод.
Кравков уехал, Скопин спросил лазутчика:
— Устал?
— Да нет вроде. Вот пить охота.
— Федор, напои человека.
Когда охотник напился, князь спросил его:
— Как думаешь, куда Вор направляется?
— Пока на Боровск, а там, наверно, на Звенигород повернет.
— Почему ты так решил?
— Так мы же к ним прилепились, разговор слышали, что вроде от Звенигорода повернут на Москву.
— И вас ни че… не тронули?
— А чего нас трогать? Там таких, как мы, полвойска.
— А товарищи твои?
— Они идут далее с Вором. Вы же сами, Михаил Васильевич, велели узнать поболе, вот и узнают.
— Ну что ж, — усмехнулся Скопин, — молодцы, что «прилепились». Я-то думал, вы будете где-то рядом, а вы прямо с ними. Молодцы!
Все три князя, Трубецкой, Троекуров и Катырев, приехали вместе, с ними был и посыльный Кравков. Сообщив воеводам новость, Скопин сказал:
— Завтра выступаем вслед Вору. Ударим сзади, откуда он не ждет.
— Тогда, пожалуй, удобнее будет мне идти вперед, — сказал Катырев.
— Да, да, Иван Михайлович, вы правы. Ваш полк окажется впереди, затем полк Трубецкого и Троекурова, а Иван Никитич уже замкнет. Надо с утра предупредить дозоры, что мы поворачиваем на заход.
— А вы, Михаил Васильевич, где будете? — спросил Трубецкой.
— Я пойду с полком Катырева.
— Ну и славно.
Когда воеводы уехали, Кравков подошел к Скопину и сказал негромко:
— Михаил Васильевич, берегитесь.
— Чего ты, Фома? Кого беречься?
— Их, кого я только что привел. Вы обратили внимание, что они все вместе явились?
— Ну и что?
— Как ну и что? Ни Трубецкого, ни Троекурова я не застал в их полках. Они все были у князя Катырева. У шатра Катырева я слышал, как кто-то из них сказал: «А Скопина повяжем и представим ему».
— Ты не ослышался, Фома?
— Да что вы, Михаил Васильевич, я от них в двух шагах был, за шатровой стенкой. Думаете, Трубецкой зря вас спрашивал: где вы будете? Вы ответили: «У Катырева». А он что сказал? Помните? Он сказал: «Ну и славно». Еще бы не славно, главнокомандующий сам в петлю лезет.
— Значит, измена, — хмурясь, сказал Скопин и повторил со вздохом: — Измена-а. И в такой момент, когда удача сама в руки пошла. Скачи, Фома, за Романовым, вороти его, ничего не говоря пока.
Пересказав Романову все, Скопин спросил:
— Ну что делать, Иван Никитич? Вы человек опытный. Подскажите.
— Брать за караул всех, вместе со слугами.
— Почему со слугами?
— А как вы думаете, они не знают, что их господа задумали? Наверняка через своих сотников они и полки настраивают на измену.
— Когда полагаете?
— Немедленно. Они могут ночью уже захватить вас. Берите две-три сотни самых преданных вам и приступайте, Михаил Васильевич.
Скопин долго молчал, потом покачал головой:
— Нет, Иван Никитич, ночью затеваться с этим я не стану. Брать воевод в их полках опасно, может начаться бунт. Только нам не хватало затеять войну друг с другом. Утром вызову их в свой шатер, якобы для совета, и здесь возьму тихо и без шума. А потом сам проеду по их полкам, узнаю настроение ратников.
Утром поскакал Кравков звать на большой совет всех воевод с их помощниками и секретарями.
«Великий государь Василий Иванович, в войске моем учинилась измена. Князья Трубецкой, Троекуров и Катырев умыслили уйти к Вору, захватив главнокомандующего в виде подарка ему. Отправляю их к тебе для розыску вместе с их сообщниками. Полки вышеназванных воевод весьма ненадежны. Вор, по сведениям лазутчиков, идет на Звенигород. Полагаю ударить хотят с двух сторон: Вор — от Звенигорода, Лисовский — от Коломны. Жду вашего указу, на кого мне идти, кого промышлять. Князь Скопин-Шуйский».
Шуйский зачитал это письмо в Думе, не решаясь самолично учинить указ Скопину-Шуйскому. Мстиславский сразу сказал:
— Отзывать его надо, половина войска к измене готовилась, о каком промысле может речь идти.
Его поддержал и царев брат Дмитрий Иванович:
— Конечно, отзывать, пока самого не промыслили. Москву со дня на день в осаду возьмут, ратники здесь вельми понадобятся. — Так и постановили ответить Скопину: «…никакого Промыслу не чинить, а поспешать назад в столицу и готовиться к защите ее».
Над взятыми за караул князьями Троекуровым, Трубецким и Катыревым и их сообщниками постановили учинить розыск, применяя все пытки и по вине их произвести наказание. Главным по розыску вызвался быть Дмитрий Иванович Шуйский, и все согласились. Хоть здесь надеялся князь Дмитрий преуспеть, коли рать не давалась.
Царь, наставляя брата на трудное дело, говорил:
— Ты, Митя, на князей особенно не налегай, у них тут родни гурт, зачем их против нас настраивать. А выколачивай с их помощников, секретарей и сотников. С этих можешь шкуру сымать.
И теперь каждый день сразу после заутрени отправлялся Дмитрий Иванович к Константино-Еленинской башне в «пытошную», где полным хозяином был Басалай с помощником Спирькой Моховым. Басалай с полунамека понял: князя кого щадить надо, а кого стегать до костей позволяется.
Палач знал, что с князьями, даже опальными, лучше дружить. Ныне он внизу, а завтра вверх вознесется. Эвон тот же Шуйский, давно ли у Басалая на плахе лежал, а ныне рукой не достать — царь.
И началось. Одного за другим вздымали воеводских помощников и секретарей на дыбу, секли кнутом беспощадно. Кричали, вопили истязуемые, признавались во всем, о чем приказывал князь Шуйский. Подьячий, писавший признания, едва поспевал строчить пером. Некоторые, напуганные дыбой и воплями предыдущих, сразу сознавались, но это не избавляло от пыток. И хотя розыск был спешным, царь поторапливал брата:
— Митя, времени нет, быстрей заканчивай.
Управился князь Шуйский в три дни, а уж на четвертый явился с ворохом опросных листов в Думу. Князь Мстиславский, увидев это, высказал опасение:
— Уж не читать ли нам хочешь все это?
— Как прикажете, Федор Иванович.
— Скажи сентенцию покороче и довольно.
— Ну что ж, — согласился князь Дмитрий, с сожалением откладывая ворох допросных листов, которыми так хотел оглоушить Думу, чтоб смогли оценить труды его. — Сентенцию так сентенцию. В общем все признались, что три полка хотели перейти к Вору, захватив с собой главнокомандующего.
— А князья?
— Князья тоже не отказались, подтвердили.
— Ну что? — окинул царь взором великомудрых бояр. — Как решим? Думайте.
— А что думать, — сказал глава Думы. — Под топор всех.
Утвердительно закивали шапки горлатные: под топор. Однако царь, не раз испытавший на своей шее прикосновение железа и чудом всякий раз ускользавший из-под него, думал не в одно с Думой.
