Меховецкий, сопровождавший царя в баню и паривший его собственной рукой, молвил негромко:

— А что я вам говорил, ваше величество. Не целит ли он на ваше место?

— Ну как мне его выгонять? — разозлился Гаврила. — У него там такие быки с рогами.

— Ладно. Пойду, — сказал Дмитрий и приказал Меховецкому: — Ступай возьми надежных ратников и скажи Будзиле, пусть на всякий случай окружит дворец.

Дмитрий молча шел между поляками, набившихся не только в коридор, но стоявших и в царской горнице, за ним пробирался и Гаврила. Стараясь не смотреть в сторону Рожинского, Дмитрий сел на трон, принял царственную позу. Незаметно кивнул Гавриле, и тот громко молвил:

— Ваше величество, до вас просится князь Рожинский. Благоволите принять.

— Пусть войдет, — важно молвил Дмитрий.

Мгновенная усмешка тронула тонкие губы Рожинского, но сразу исчезла, он встал, церемонно поклонился царю и заговорил:

— Ваше величество, позвольте поблагодарить вас за теплый прием и выразить сочувствие в связи с постигшим вас горем, а именно пленением вашей жены злодеем Шуйским. Я надеюсь, что мы, объединив наши усилия, вырвем ее из коварных рук этого палача, сбросим его с вашего престола, и тогда вы вместе с нею станете царствовать в вашей державе на благо всему русскому народу. Я ласкаю себя надеждой служить под вашей высокой рукой этому благородному и справедливому делу. И прошу допустить меня до державной руки вашей. — С последними словами Рожинский подошел к трону и, склонившись, поцеловал руку государю, чем немало озадачил самодержца и витиеватой речью, и этим лобзанием руки. Надо было хоть что-то ответить, и Дмитрий, помедлив, сказал:

— Благодарю вас, ясновельможный князь, за сочувствие моему делу и за готовность служить ему. Прошу вас и ваших спутников к столу. Мой окольничий распорядится. Гаврила!

— Я здесь, ваше величество, — вынырнул Веревкин.

— Вели устроить на всех застолье. Да чтоб живо!

Царь и Рожинский сели за отдельный стол, сервированный серебряной посудой и кубками. Выпили, закусывали холодцом и мочеными яблоками. Чтобы как-то поддержать разговор, Дмитрий спросил:

— Что там за рокош творится в Польше?

— Это мятеж против короля Сигизмунда, ваше величество.

— И у вас, оказывается, не так сладко королю.

— Да, ваше величество, ему не позавидуешь.

— Мне тоже нелегко, — вздохнул Дмитрий. — Но что делать? Мои законные права на царство попирает какой-то выскочка.

— Король оказался везучее вашего величества, рокошане потерпели поражение.

— И все равно я бы не хотел быть королем польским, слишком много у него указчиков.

— Что делать? В Польше республика и короли у нас выборные.

— Оттого, наверно, и рокоши вспыхивают, всякий пан мечтает королем стать.

— Пожалуй, вы правы, ваше величество, — согласился Рожинский. В России на этот счет лучше. Рожденный от царя и наследует престол.

— Не всегда, — вздохнул Дмитрий. — Вон, пожалуйста, Шуйский не царского корня, а влез на престол. Да и Годунов тоже не по праву завладел нашим царством. С него и пошла эта замятия.

Беседа протекала мирно, вполне дружелюбно, но чувствовалось, что Рожинский чего-то не договаривает, впрочем, как и Дмитрий. Говорили о пустяках, о том о сем, но только не о деле. Видимо, князю мешало множество народа, что вполне устраивало царя.

— Вы действительно были в бане? — поинтересовался Рожинский.

— Да. Я хожу в баню каждый день.

— Да? — удивился князь. — Зачем, если не секрет?

— Какой может быть секрет. Я люблю париться, как и мой отец, Иван Грозный. И кроме того, я там отдыхаю от дел, от посетителей, вечно меня осаждающих.

Последние слова Рожинский принял на свой счет, но не подал вида, наоборот, посочувствовал:

— Я вполне понимаю вас, государь. С этими просителями просто беда. Я на себе испытываю это каждый день.

Застолье в царском дворце закончилось благополучно. И князь и царь остались довольны друг другом, хотя бы внешне. И за другими столами никто не поссорился, к удивлению Рожинского, знавшего такой грех за своими рыцарями, как правило, по пьянке всегда затевавших ссору, переходившую в потасовку, нередко кончавшуюся сабельной трескотней, а то и убийствами.

Рожинский помнил свою молодость, когда пан не мог быть уважаем, если избегал таких вот драк. Это и ныне неукоснительно соблюдалось. Все могло начаться с одного оскорбительного слова или даже косого взгляда. Это задевало честь, а за честь полагалось драться. Уж если сенаторы на сейме нередко хватались за сабли, то рядовому пану сам Бог велел стоять за себя. В драке за честь и убийство не считалось грехом, скорее доблестью. При прощании Рожинский высказал пожелание:

— Нам бы поговорить, ваше величество, наедине.

— Ради Бога, князь, я всегда к вашим услугам.

Но когда поляки ушли, Дмитрий призвал Веревкина с Будзилой и приказал:

— Если Рожинский запросит со мной аудиенции, отвечайте, что я занят. Поняли, олухи?

— Поняли, государь, — отвечал Гаврила. — Но почему олухи?

— Потому что напустили полный дворец поляков в мое отсутствие.

— У меня, государь, одна голова на плечах, — не стерпел упрека Веревкин. — Попробовали б вы их не впустить.

Он догадывался, что и братец-царь изрядно перетрусил, застав такое скопище гусар у себя, не зря же приказал стянуть ко дворцу ратников, но смолчал об этом Гаврила, чтобы не ронять достоинство царя.

Дмитрий не знал, но догадывался, о чем хочет говорить Рожинский наедине, наверняка о плате за услуги и о главном командовании войском. Об этом не переставал ему долдонить Меховецкий, нутром почувствовавший в Рожинском соперника:

— Рожинский хочет захватить всю власть над войском, а вас оттеснить, — припугивал Меховецкий царя. И это ему пока удавалось. Дмитрий действительно опасался сильного князя, имевшего дружину более царской. Нужен был какой-то противовес ясновельможному, и таким противовесом мыслился Заруцкий, который должен привести ватагу донских казаков. Вот тогда, опираясь на силу атамана, можно и говорить с Рожинским, и указать ему его место при войске.

Дмитрий наделся, отодвигая встречу с Рожинским, дождаться Заруцкого. Но князь, выражая нетерпение, уже на следующий день прислал адъютанта с просьбой «принять ясновельможного пана Романа Рожинского, как было условлено с государем».

— Государь занят, — отвечал Веревкин. — Сегодня принять он не может.

Первый отказ Рожинский стерпел, но на следующий день, услышав ту же отговорку, разъярился как тигр в клетке.

— Пся кровь! — орал князь. — Он хочет оскорблять меня, издеваться надо мной. Немедленно соберите коло. Пусть попробует не принять вызов коло.

Опасность положения по-настоящему оценил канцлер Валавский, когда прибывший от Рожинского есаул потребовал царя на коло.

— Надо ехать, государь, коло сердить опасно, — сказал он Дмитрию, но пугать не стал, хотя знал, что на коло могут и убить приглашаемого. Коло — стихия, плохо управляемая, и такие происшествия нередко случались.

Терять такую высокую должность, как канцлер, Валавский не хотел — что могло случиться в случае гибели царя, — а потому посоветовал Меховецкому:

— Вели Будзиле быть недалеко от коло с отрядом. Могут понадобиться.

Догадываясь, что на коло его не ждет ничего хорошего, Дмитрий выпил для храбрости добрый кубок вина, одел свой лучший кафтан, сиявший от золоченых вышивок и прошв, горлатную соболью шапку и сел на коня. На коне было богатое высокое седло с серебряными стременами, попона из бархата с золотыми кистями и бахромой.

В таком блестящем облачении, на таком прекрасном коне Дмитрий почувствовал себя увереннее: с ним, царем, ничего худого не должно случиться.

И не спеша направился к площади, где ждало его коло — широкий круг, окруженный теснящимися конниками в полном вооружении. Сопровождавший царя Гаврила был не допущен в круг: «Жди в стороне».

Коло, состоявшее сплошь из воинов Рожинского и соответственно им подготовленное, неодобрительно шумело, когда царь въехал в круг, и сразу же сомкнулось за его спиной.