Да и честно, уж очень понравилось Матвею царем быть. Все кланяются, к руке поцеловать тянутся. Что ни прикажешь, тотчас исполняют. Из котла самое лучшее, из одежды самое дорогое, теплое. Девки так смотрят, бери любую, не пикнет, даже за честь почтет. «Нет, хорошо быть царем, а Гавря — дурак!»

С торжища приехал на коне Будзило, переметные сумы битком забил фруктами, вяленой рыбой, свежими калачами и даже корчагу хмельного привез.

— Ай, молодец Будзило, — хвалил его самозванец. — Быть тебе у меня полковником.

— Спасибо, государь, — отвечал хорунжий. — На Торге уж слух о тебе.

— Как? — побледнел государь.

— Хороший слух, хороший, — успокоил хорунжий. — Говорят, мол, явился природный царь Дмитрий, скоро замирит державу.

— А ну если так, — успокоился самозванец. — Конечно, замирю, как сяду на Москве, обязательно замирю, если, конечна, соседи мешать не станут.

За обедом выпили всю корчагу и даже развеселилось. Гаврила затянул песню: «На вгороде верба рясна…», подмигнул брату: подпевай, мол. Но тот уж был царем, не мог ронять себя до мужицкой песни, хотя очень хотелось рвануть за Гаврилой подголоском. Но снисходил до боярина, слушал. Взялся было хорунжий подтягивать, однако, как оказалось, ему медведь на ухо наступил, потому государь, поморщившись, махнул ему: замолчь. Умолк Будзило, и пришлось Гавриле одному кончать свою «вербу рясну».

На следующий день прискакал от Меховецкого посланец.

— Ваше величество, пан Меховецкий казав, шоб вы вертались.

— А литва утихла?

— Та вроде успокоились. Пан казав, шо без царя войско трудно держать.

Поехали в лагерь. Но, увидев возвращающегося царя, кто-то болтнул, что, мол, он ездил за казной, и опять начался шум:

«Давай жалованье!»

Вечером, когда рассерженная литва успокоилась и поуснула, самозванец, послав всех к черту, выехал на юг в сопровождении группы стародубцев. В пути сообщил спутникам: «Едем в Путивль, там дождемся казаков. Заруцкий должен привести их».

Из дозора, ехавшего впереди, прискакал с выпученными глазами верховой:

— Государь, к нам подмога.

— Какая подмога? От кого?

— Та с Украины, от пана Рожинского кажуть.

Поехали навстречу «подмоге», к Дмитрию подскакал на высоком жеребце в коротком полушубке лихач с закрученными усами, кинул два пальца к виску, представился:

— Пан Валавский, ваше величество, послан к вам князем Романом Рожинским.

— Сколько вас?

— Тысяча сабель.

— Очень хорошо, — обрадовался Дмитрий и, обернувшись, сказал своим: — На поляков всегда можно положиться. Они мне помогли прошлый раз Москву взять. Надеюсь, и теперь помогут.

— Поможем, ваше величество, — весело сказал Валавский. — Обязательно поможем.

— А вам ничего не известно о других моих сторонниках?

— Отчего же? Известно. К вам должен вот-вот прибыть полковник Лисовский.

— Я что-то слышал О нем.

— Ну как же, он один из организаторов рокоша в Польше против короля, осужден на изгнание. Это смелый, отчаянный вояка.

— Когда же он прибудет?

— Возможно, он уже прибыл в Стародуб. Ведь ставка ваша там была?

— Да. Тогда поворачиваем туда.

Они повернули к Стародубу. Царь был весел всю дорогу и необычно щедр на обещания. Пану Валавскому, принесшему такие хорошие вести, пообещал в будущем должность канцлера при царской особе.

В Стародубе помимо пана Лисовского с его конницей оказался и пан Тышкевич, тоже приведший тысячу поляков. Самым деловым оказался Лисовский.

— Солдаты не должны простаивать, — сказал он решительно при первой же встрече. — Они должны драться, а не переводить хлеб на дерьмо.

— Но сейчас, пан полковник, зима наступает, — пытался возразить царь. — Надо ждать тепла.

— Чепуха, — с солдатской бесцеремонностью отвечал бравый рокошанец. — Мы в Польше из-за потери времени упустили победу.

— Но куда вы предлагаете идти?

— На Брянск, далее Калуга, а там и Москва. К теплу мы должны быть в ней, ваше величество.

— Надо дождаться князя Вишневецкого, — сказал Тышкевич. — А то он может обидеться, что пошли без него. Вы же его знаете, государь?

— Какого Вишневецкого?

— Ну Адама. Он же был с вами в первом походе.

— Да, да, — закивал чересчур поспешно царь. — Конечно, помню. — В груди самозванца похолодело: «Господи, если он был с тем Дмитрием, он же может меня разоблачить. Что делать?»

Ночью царь призвал к себе брата Гаврилу, объяснил ему все и спросил:

— Что делать? Гавря, он хорошо знал того Дмитрия. Что, если он выдаст меня?

— А я что тебе в Орле говорил? Давай удерем, Матвей. А ты что ответил: я царь, я царь. Вот теперь расхлебывай.

— Слушай, Гавря, я тебя как брата спрашиваю. Посоветуй.

— А я тебе отвечаю как окольничий, расхлебывай, государь, сам. Понял?

— Гаврила, я ведь могу тебя лишить этих чинов.

— Не очень испугался, — огрызнулся Веревкин. — С твоих чинов даже сапог не сошьешь.

Однако, помолчав несколько, сжалился: брат все же, хоть и царь. Посоветовал:

— Надо убить его.

— Ты что? Спятил? Он же поляк, князь.

— Ну и что? Царей вон убивают и ничего. А то князь, эва шишка.

— Нет, нет, Гавря, я на это не пойду.

— Почему?

— А вдруг откроется. Да и кого пошлешь на это. Разве что тебя?

— Я на это не гожусь.

— Почему?

— Не гожусь и все.

— Вот и не советуй, что не скисло.

Так ничего и не решили братья Веревкины. Стали ждать, будь что будет.

Адам Вишневецкий прибыл с небольшим отрядом в конце ноября, когда уже ложился надежный снег. Когда самозванцу сообщили: «Прибыл князь Вишневецкий!», он невольно встал и, кажется, перестал дышать. Князь вошел в избу, отряхнул с усов подтаявший снег, внимательно, слишком внимательно, посмотрел на царя. Окружающими это было воспринято вполне нормально — после входя с улицы в избу всегда плохо видится, пока глаза привыкнут. Вот и пан Адам осматривался.

Однако за эти мгновения у «царя» душа в пятки ушла: сейчас выдаст.

Кто-кто, а уж Адам Вишневецкий отлично знал того Дмитрия, поскольку тот долго жил у него еще до Мнишеков. И знал точно, что тот погиб. А присматриваясь к новому самозванцу, пытался понять, годен этот для роли царя или нет? Подумал: «Этот хоть ростом вышел». А вслух сказал:

— Я рад, ваше величество, что вам удалось спастись.

— Благодарю вас, ясновельможный пан Адам, — ляпнул невпопад самозванец, у которого словно гора с плеч свалилась. Впрочем, для него самого это было «впопад» — князь не выдал его. Другие сочли это за комплимент ясновельможному Адаму.

Как бы там ни было, а с прибытием Адама Вишневецкого и Меховецкого с остатками первой дружины из-под Орла стали спешно готовиться к походу на Брянск.

Полковник Лисовский и слышать не хотел о зимовке в Стародубе.

— Возьмем Брянск, там и перезимуем, а повезет, так и до Калуги дойдем.

В первых числах декабря двинулись на Брянск почти с четырехтысячным отрядом. Меховецкий, по-прежнему считавший себя главнокомандующим при царе, был недоволен, что именно Лисовский настоял на этом походе. Но жаловался лишь Будзиле:

— Кой черт понес нас в такую непогодь. Хорошо, если брянцы ворота откроют, а если нет. Что тогда? В поле сопли морозить?

— Вы совершенно правы, пан Меховецкий, — поддакивал хорунжий.

Но ни тот ни другой не решались говорить о своих сомнениях его величеству. Вот если брянцы не откроют ворота, тогда другое дело. А пока… А пока пусть этот выскочка, полковник Лисовский, ведет дружину и ищет себе славу. Вот найдет ли?

Князь Литвин-Мосальский Василий Федорович прибыл под Брянск с дружиной 15 декабря, когда город уже находился в осаде и отбивал очередной штурм. Как на грех, Десна еще не встала, по ней шел лед и моста, естественно, не было. Его или сняли перед ледоходом, или унесло уже, поскольку был мост наплавной.

И тут с дубовых стен и башен крепости, увидев пришедшую помощь за Десной, вскричали брянцы в несколько глоток: