— Ну? — спросил тот.

— Это Сачетти.

— Он жив.

— Похоже, что так.

— Крестный отец хочет, чтобы вы его нашли.

— Кто его фотографировал?

— Разные люди. У крестного отца широкий круг знакомых.

— Так пусть они и найдут его крестника.

— Так не пойдет.

— Почему?

— Дело очень уж деликатное.

— Предложите ему обратиться к людям, которые занимаются деликатными делами.

Коллизи вздохнул и закурил третью сигарету.

— Послушайте, мистер Которн. Я могу сказать вам следующее. Во-первых, Анджело Сачетти жив. Во-вторых, вы получите двадцать пять тысяч долларов, когда найдете его. В-третьих, крестный отец хочет поговорить с вами в Вашингтоне.

— То есть у этой истории есть продолжение?

— Есть. Но крестный отец расскажет вам об этом сам. Давайте представим ситуацию следующим образом: вы найдете Анджело и смоете пятно со своего имени.

— Какое пятно?

— Тот самый несчастный случай.

— Я моту пожить и с ним.

— Почему вы не хотите поговорить с крестным отцом?

— В Вашингтоне?

— Совершенно верно. В Вашингтоне.

— И он расскажет мне обо всем?

— Обо всем, — Коллизи встал, полагая, что все уже решено. — Значит, вы едете, — в голосе вновь не слышалось вопроса.

— Нет, — возразил я.

— Подумайте.

— Хорошо. Я подумаю, но потом отвечу вам точно также.

— Я позвоню вам завтра. В это же время, — он направился к двери, оглянулся, прежде чем открыть ее. — Вы прекрасно организовали дело, мистер Которн. Надеюсь, оно приносит вам немалую прибыль, — открыв дверь, он вышел в торговый зал и направился к выходу из магазина. Полмисано последовал было за ним, но остановился и посмотрел на меня.

— Назовите вашу окончательную цену за «кэдди».

— Вам уступлю за шесть тысяч.

Он улыбнулся, посчитав мое предложение выгодной сделкой.

— Раньше у меня был такой же, но зеленый. Темно-зеленый. А на чем ездите вы?

— На «фольксвагене», — ответил я, но он уже шагал по торговому залу и, думаю, не услышал меня. Впрочем, едва ли его действительно интересовала марка моего автомобиля.

Когда «Грейт Этлентик энд Пасифик Ти Компани» решила, что супермаркет, расположенный между Ла-Бреа и Санта-Моникой, приносит одни убытки, то ли из-за обнищания района, то ли из-за воровства, она очистила полки от разнообразных продуктов, погрузила в фургоны холодильные прилавки и кассовые аппараты и перевезла все в один из торговых центров, с более честными покупателями и свободным местом для стоянки автомобилей.

Здание нам сдали в аренду на пять лет достаточно дешево, при условии, что мы не будем торговать продуктами, в розницу или оптом. Не знаю, по какой причине владелец выставил это требование, но мы, естественно, согласились, потому что торговля продуктами не входила в наши планы. Против открытия «Ле Вуатюр Ансьен» не возражали и соседи: хозяева похоронного бюро, мойки автомашин, маленького заводика, изготовляющего узлы полиграфического оборудования, и трех баров.

Перестройку зала мы свели к минимуму, и нам удалось сохранить атмосферу кошачьих консервов, венских сосисок и дезинфицирующих средств. Внутреннюю стену мы передвинули ближе к стеклянной стене, вокруг сейфа, который «Эй энд Пи» не стала выкорчевывать из фундамента, соорудили стеклянный кабинет, так что четыре пятых полезной площади заняли механический, красильный и отделочный цехи. В торговом зале мы держали три, иногда четыре машины на продажу, показывая случайному прохожему основное направление деятельности нашей фирмы — восстановление любого автомобиля, сошедшего с конвейера ранее 1942 года.

Несмотря на довольно странное название, предложенное моим партнером в редкий для него момент помрачения ума, наша фирма начала процветать едва ли не с первого дня существования. Моим партнером был Ричард К. Е. Триппет, который в 1936 году участвовал в Берлинской олимпиаде в составе команды Великобритании. Он занял третье место в фехтовании на рапирах, уступив джентльмену из Коста-Рики. После того как Гитлер и Геринг пожали ему руку, Триппет возвратился в Оксфорд поразмышлять над положением в мире. Годом позже он присоединился к республиканцам в Испании, потому что его увлекли идеи анархистов, и теперь заявлял, что является главой всех анархо-синдикалистов одиннадцати западных штатов. Не считая самого Триплета, в его организации насчитывалось семь человек. Кроме того, он являлся председателем окружной организации демократической партии в Беверли-Хиллз и, кажется, обижался, когда я упрекал его в политическом дуализме.

Я встретился с Триплетом и его женой Барбарой двумя годами раньше на вечеринке, устроенной одной из самых пренеприятных супружеских пар в Лос-Анджелесе, чье поместье занимало немалую территорию. Речь идет о Джеке и Луизе Конклин. Джек — один из лучших кинорежиссеров, Луиза — из актрис, снимающихся в телевизионных рекламных роликах, которые впадают в сексуальный экстаз при виде новых марок стирального порошка или пасты для полировки мебели. В свободное от работы время они обожали объезжать в своем «ягуаре» окрестные супермаркеты в поисках молодых, нагруженных покупками дам, которые желали, чтобы их отвезли домой, и не возражали по пути заехать к Конклинам, пропустить рюмочку-другую. Приехав домой, Джек и Луиза намекали даме, что неплохо бы трахнуться, и в трех случаях из четырех, по словам Джека, находили полное взаимопонимание, после чего проделывали желаемое в кровати, на обеденном столе или в ином месте. Но Джек частенько любил приврать, так что указанный им результат я бы уменьшил, как минимум, процентов на тридцать. Был он также криклив, зануден, да еще жульничал, играя в карты. На его вечеринку в то воскресенье я пришел только потому, что больше идти мне было некуда. Подозреваю, что та же причина привела туда и многих других гостей.

Конклин, должно быть, обожал наставлять рога другим мужчинам. Если ему и Луизе удавалось поладить с молодой дамой, она и ее муж оказывались в списке приглашенных на следующую вечеринку. Конклину нравилось беседовать с мужьями, Луизе — обсасывать происшедшее с женами. В то воскресенье, с третьим бокалом в руке, я случайно стал участником разговора, который вели мой будущий партнер Ричард Триппет, его жена Барбара и изрядно выпивший врач-педиатр, — подозреваю, один из тех мужей, с которыми нравилось беседовать Конклину, Педиатр, низенький толстячок лет пятидесяти, сияя розовой лысиной, рассказывал Триплетам подробности покупки за 250 долларов «плимута» выпуска 1937 года, который он собирался реставрировать в Нью-Йорке всего лишь за две тысячи.

— Знаете, как я его нашел? — его правая рука взлетела вверх, левая, с бокалом, осталась на уровне груди. — По объявлению в «Нью-Йорк тайме». Я снял трубку, позвонил этому парню в Делавер и в тот же день отправил ему чек.

— Как интересно, — вежливо прокомментировала Барбара Триппет.

Триплет, похоже, действительно заинтересовался рассказом доктора. Он положил ему руку на плечо, наклонился к нему и сообщил следующее: «После долгих размышлений я пришел к выводу, что ни одна из многочисленных моделей, изготовленных в Соединенных Штатах в тридцатых годах, не может сравниться с «плимутом» выпуска 1937 года в вульгарности и низком качестве».

Педиатр не сразу переварил его слова. Затем отпил из бокала и бросился защищать свое приобретение.

— Вы так думаете? В вульгарности, значит? А скажите-ка мне, приятель, на какой машине ездите вы?

— Я не езжу, — ответил Триппет. — У меня нет машины.

В глазах педиатра отразилось искреннее сострадание.

— У вас нет машины… в Лос-Анджелесе?

— Иногда нас подвозят, — заметила Барбара.

Педиатр печально покачал головой и обратился ко мне.

— А как насчет вас, мистер? У вас ведь есть машина? — он буквально молил меня дать положительный ответ. — Вот у вашего приятеля машины нет. Ни одной.

— У меня мотороллер, — ответил я. — «Кашмэн» выпуска 1947 года.