Таких кафе, вернее, салунов, как «У Мака», в Нью-Йорке, Чикаго или Лос-Анджелесе можно насчитать с пару тысяч. В них царят полумрак и тишина, мебель не новая, но и не разваливающаяся, первоначальный цвет ковра указать уже сложно из-за сигаретного пепла и бессчетного числа пролитых бокалов, бармен настроен дружелюбно, обслуживает быстро и не обращает внимания, если вы пришли с чужой женой. Льда не экономят, спиртного — тоже, но напитки стоят недешево. Выбор блюд небогат, обычно курица и бифштексы, но и первое и второе вам приготовят по высшему разряду.

В Вашингтоне, чтобы найти салун «У Мака», достаточно пройти пару кварталов вверх по Коннектикут-авеню от Кейстрит и повернуть налево. В зале стоит легкий запах копченой колбасы, а старший бармен говорит на безупречном английском и разъезжает по городу на «линкольн-континентале». Метрдотель принадлежит к старой школе и руководит подчиненными, будто те — солдаты вермахта.

Владелец салуна, изрядно поседевший, с наметившимся брюшком, появляется обычно в половине одиннадцатого, бывает, и в одиннадцать, первым делом бросает взгляд на бар, и на его лице, как ему не раз говорили, появляется легкое разочарование, ибо человека, которого он хотел бы там увидеть, нет. иногда, в дождливые дни, он садится за стойку и пропускает пару стопок виски. Ленч он обычно проводит в компании блондинки, похожей на молодую Марлен Дитрих, которую представляет всем как свою жену. Но для семейной пары они слишком любят друг друга.

Если вы не сочтете за труд взглянуть на лицензию по продаже спиртного, то узнаете, что выдана она владельцу салуна, фамилия которого Маккоркл, и некоему Майклу Падильо, проживающему в номере отеля «Мэйфлауэ». Если вы позвоните в отель, вам скажут, что в данный момент мистер Падильо в отъезде.

Однажды владелец салуна получил открытку, отправленную из Дагомеи[42], государства в Западной Африке. С единственным словом:

И подписью — «П».

После чего в колонке «Разное» лондонской «Таймс» еженедельно начало появляться одно и то же объявление. Текст его гласил:

В тот день во всем Лос-Анджелесе, наверное, только он носил короткие перламутрово-серые гетры, выглядывающие из-под брючин темно-темно-серого, почти черного костюма. Добавьте к этому белую рубашку, светло-серый, ныряющий под жилетку вязаный галстук и шляпу. Шляпа, правда, ничем не выделялась.

Из двух мужчин, которые, вынырнув из пелены дождя, вошли в магазин, покупателем мог быть только один — крупный, с коротко стриженными седыми волосами и неестественно согнутой, словно он не мог до конца распрямить ее, левой рукой. Он медленно обошел машину, открыл и закрыл дверцу, довольно улыбнулся и что-то сказал своему спутнику, небольшого роста, в гетрах, который нахмурился и покачал головой.

Смотрел он на «кадиллак» нежно-кремового цвета выпуска 1932 года, который стал моим после того, как его прежний владелец, занимавшийся куплей-продажей оптовых партий продовольствия, крепко ошибся, вложив немалые деньги в сорго, цена на которое неожиданно резко пошла вниз. Восстановление «кадиллака» обошлось в 4300 долларов, и оптовый торговец битый час извинялся за то, что не может оплатить счет. Три дня спустя он позвонил вновь, голос его звучал более оптимистично, даже весело, когда он уверял меня, что дела вот-вот пойдут на лад. Но на следующее утро он сунул в рот дуло пистолета и нажал на курок.

«Кадиллак», продающийся, как следовало из установленной на нем таблички, за 6500 долларов, занимал середину торгового зала. Справа и слева от него застыли «форд» выпуска 1936 года, кабриолет с откидным верхом и «ягуар» SS-100, сошедший с конвейера в 1938 году. За «форд» я просил 4500 долларов, «ягуар» отдавал за 7000, но любой аккуратно одетый покупатель, в чистой рубашке, с чековой книжкой и водительским удостоверением, мог уговорить меня снизить цену долларов на 500.

Крупный мужчина, действительно крупный — ростом под метр девяносто, крепкого телосложения, все еще кружил у «кадиллака», словно не замечая растущего нетерпения своего спутника. Я решил, что ему уже не по возрасту двубортный синий блейзер с золотыми пуговицами, серые фланелевые брюки и белая водолазка.

Мужчина в гетрах нахмурился, что-то сказал, и здоровяк бросил последний взгляд на «кадиллак», после чего они двинулись к моему расположенному в углу кабинету со стеклянными стенами, всю обстановку которого составляли стол, сейф, три стула и картотечный шкафчик.

— Сколько вы хотите за «кэди»? — тонкий, писклявый голос никак не соответствовал его солидной наружности.

Видя в нем потенциального покупателя, я убрал ноги со стола.

— Шесть с половиной.

Его спутник в гетрах нас не слушал. Бросив на меня короткий взгляд, он оглядел кабинет. Смотреть в общем-то было не на что, он, собственно, и не ожидал ничего сверхъестественного.

— Раньше здесь был супермаркет — один из «Эй энд Пи»?

— Был, — подтвердил я.

— А что означает эта вывеска снаружи, «Ли Вуатюр Ан-сьен», — по-французски он говорил лучше многих.

— Старые машины. Старые, подержанные машины.

— Так почему вы так и не напишете?

— Тогда никто не стал бы спрашивать, не правда ли?

— Класс, — здоровяк смотрел на «кадиллак» через стеклянную стену. — Настоящий класс. Сколько вы действительно хотите за «кэди», если без дураков?

— Он полностью восстановлен, все детали изготовлены точно по чертежам, и цена ему все те же шесть с половиной тысяч.

— Вы владелец? — спросил мужчина поменьше. По произношению я наконец понял, что он с Восточного побережья, из Нью-Джерси или из Нью-Йорка, но уже давно жил в Калифорнии.

— Один из, — ответил я. — У меня есть партнер, который отвечает за производство. Сейчас он в мастерской при магазине.

— И вы их продаете?

— Случается.

Здоровяк оторвался от «кадиллака».

— Когда-то у меня был такой же! — воскликнул он. — Только зеленого цвета. Темно-зеленого. Помнишь, Солли? Мы поехали в нем в Хот-Спрингс с Мэй и твоей девушкой и наткнулись на Оуни.

— Это было тридцать шесть лет назад, — откликнулся мужчина в гетрах.

— Господи, неужели так давно!

Мужчина, названный Солли, повернулся к одному из стульев, достал из кармана белый носовой платок, протер им сиденье, убрал платок и сел. В его руках возник тонкий золотой портсигар. Раскрыв его, он вынул овальную сигарету. Возможно, из-за малой толщины портсигара круглые сигареты сминались в нем в овальные. Прикурил он от золотой зажигалки.

— Я — Сальваторе Коллизи, — представился он, и тут я заметил, что на его пиджаке нет боковых карманов. — Это мой помощник, мистер Полмисано.

Он не протянул руки, поэтому я только кивнул.

— Вас интересует какая-то конкретная машина, мистер Коллизи?

Он нахмурился, не сводя с меня темно-карих глаз, и я обратил внимание, что они совсем не блестят. Сухие, мертвые, они разве что не хрустели, когда двигались.

— Нет, меня не интересуют подержанные машины. Вот Полмисано думает, что они его интересуют, но это не так. На самом деле его интересует, что было тридцать пять лет назад, когда он мог ублажить женщину, и, возможно, думает, что «кэдди» вернет ему то, чего у него уже нет. Но едва ли тут поможешь автомобилем, которому тридцать шесть лет от роду, хотя, смею предположить, многие ваши покупатели убеждены в обратном.

— Некоторые. По существу, я продаю ностальгию.

— Ностальгию, — кивнул он. — Продавец подержанной ностальгии.

— Мне просто понравилась эта машина, Солли, — подал голос Полмисано. — Неужели мне не может понравиться машина?

Коллизи словно и не слышал его.