Следующие полчаса ушли на подготовку салуна к открытию, просмотр счетов, заказ недостающих продуктов. Карл уже стоял за стойкой, более мрачный, чем обычно.

— Я никогда не лгал фараонам.

— Ты получишь премию.

— Какой с нее прок, если меня упекут за решетку.

— Не упекут. Не такая ты важная птица.

Карл прошелся расческой по длинным светлым волосам.

— Я вот обдумал случившееся и никак не могу понять, почему мы должны лгать насчет Майка.

— Что значит «мы»? — спросил я. — Ты опять болтаешь с прислугой?

— Вчера вечером я провожал Хильду домой. Она была расстроена, начала задавать вопросы.

— Даже после того, как ты ее трахнул? Я говорил тебе, держись подальше от прислуги. Ты же, по существу, входишь в правление, — я знал, что ему это нравится. — Если она опять раскроет рот, скажи ей, что у Падильо неприятности из-за женщины.

— Это похоже на правду.

— Скажи, что он уехал из-за ревнивого мужа. Скажи ей что угодно, лишь бы она угомонилась. И держись подальше от ее юбки.

— О Боже! Чеш я ей только не говорил, но она все еще тревожится.

— Найди, чем успокоить ее. Послушай, в Берлине я встретил одного парня, который знает, где находится «линкольн Континенталь» выпуска 1940 года. В Копенгагене. Его привезли туда до войны, и владелец спрятал его От наци. Разберись с Хильдой, и я прослежу, чтобы автомобиль стал твоим.

Карл обожал старые машины. Подписывался на все журналы, пишущие на эту тему. Ездил он на двухместном «форде» модели 1936 года, который купил у американского солдата за тысячу пятьсот марок. На нем стоял двигатель «олдсмобиля», и, я думаю, «форд» Карла мог легко обогнать мой «порше». Предложи я ему золотую жилу, едва ли он обрадовался бы больше.

— Вы шутите.

— Отнюдь. Мне говорил об этом один капитан ВВС. Владелец готов продать «линкольн» за тысячу баксов[31]. Когда закончится эта история, я дам тебе эту сумму, ты сможешь съездить туда и пригнать «линкольн» в Бонн. Вроде бы он на ходу.

— Вы одолжите мне тысячу долларов?

— Если ты успокоишь Хильду.

— Будьте уверены. Какого он цвета?

— Займись лучше «манхэттэнами»[32].

Карл сиял от счастья, а я сел за столик, закурил. Прикинул, не выпить ли мне, но решил воздержаться. Посетителей еще не было — кто пойдет в салун в первом часу дня, поэтому мне не оставалось ничего иного, как считать, в скольких местах прожжен ковер слева от моего стула.

Как оказалось, в шестнадцати, на четырех квадратных футах. Я подумал, сколько будет стоить новый ковер, пришел к выводу, что игра не стоит свеч. Тем более что в городе была фирма, специализирующаяся на ремонте ковров. На прожженные места они ставили аккуратные заплаты из материала того же цвета. Созрело решение незамедлительно позвонить им.

Открылась дверь, в салун вошли двое мужчин. Одного, сотрудника посольства США, я знал, второго видел впервые. Из-за темноты меня они, естественно, не заметили. И прямиком направились к бару, отпуская обычные реплики насчет катакомб.

Оки заказали по кружке пива. Когда Карл обслужил их, сотрудник посольства спросил: «Мистер Маккоркл здесь?»

— Он сидит по вашу правую руку, сэр, — ответил Карл.

Я повернулся на стуле.

— Я могу вам чем-то помочь?

С кружками они подошли к моему столику.

— Привет, Маккоркл. Я — Стэн Бурмсер. Мы встречались у генерала Хартселла.

— Я помню, — мы обменялись рукопожатием.

— Это Джим Хэтчер.

Я пожал руку и второму мужчине.

Предложил им сесть и попросил Карла принести мне кофе.

— Отличное у вас заведение, мистер Маккоркл, — говорил Хэтчер, чеканя каждое слово, как в Верхнем Мичигане.

— Благодарю.

— Мы с мистером Хэтчером хотели бы поговорить с вами, — а вот Бурмсер, похоже, рос в Сент-Луисе. Он оглянулся, словно подозревал, что его подслушивает дюжина посторонних.

— Всегда к вашим услугам. У меня есть отдельный кабинет. Пиво возьмите с собой.

Гуськом, со, мной во главе, мы прошли в кабинет, комнатушку с письменным столом, тремя бюро, пишущей машинкой и тремя стульями. На стене висел календарь, подаренный мне одним дортмундским пивоваром.

— Присаживайтесь, господа, — я занял место за столом. — Сигарету?

Бурмсер взял одну, Хэтчер покачал головой. Какое-то время они пили пиво, я — кофе. Бурмсер успевал еще и обкуривать Хэтчера. Последний, впрочем, не возражал.

— Давненько не видел вас в посольстве, — прервал молчание Бурмсер.

— Салун превращает человека в отшельника.

Хэтчер, похоже, посчитал, что светские приличия соблюдены и пора переходить к делу.

— Мы заглянули к вам, мистер Маккоркл, чтобы обсудить вчерашнее происшествие.

— Понятно.

— Возможно, для начала нам следует представиться, — они протянули мне забранные в черную кожу удостоверения, и я внимательно их прочел. Служили они не в ЦРУ, но в аналогичном учреждении. Я вернул удостоверения владельцам.

— Так чем я могу вам помочь? — вежливо поинтересовался я.

— Так уж получилось, но нам известно, что во время перестрелки ваш компаньон, мистер Падильо, находился в салуне.

— Да?

— Я думаю, с нами вы можете говорить откровенно, — вставил Бурмсер.

— Я стараюсь.

— Нас не интересует убитый. Мелкая сошка, что с него взять. Нам важен человек, с которым он встречался. Некий герр Маас.

— Вы встретили его в самолете, возвращаясь из Берлина, — напомнил Бурмсер. — Он разговорил вас, а затем вы предложили подвезти его до вашего ресторана.

— Все это я рассказал полиции, лейтенанту Венцелю.

— Но вы не сказали Венцелю, что Падильо был здесь.

— Нет. Майк попросил не впутывать его.

— Полагаю, вам известно, что Падильо иногда выполняет наши поручения?

Я глотнул кофе.

— Давно вы в Бонне, мистер Бурмсер?

— Два с половиной-три года.

— А я — тринадцать, не считая службы в ГАВИ[33]. Загляните в ваши архивы. Вам следует знать, как открывалось это заведение. Меня заставили взять компаньоном Падильо. Я не сожалею об этом. Он — отличный парень, пока не берет в руки расписание авиаполетов. Я знаю, что он работает на одно из ваших агентств, правда, никогда не спрашивал, на какое именно. Не хотел этого знать. Не хотел вешать на грудь табличку «Я шпион».

Кажется, Хэтчер чуть покраснел, но Бурмсер никоим образом не смутился.

— Мы тревожимся из-за Падильо. Вчера он должен был вылететь самолетом во Франкфурт. Оттуда — в Берлин. Но во Франкфурт он поехал поездом. И не улетел в Берлин.

— Возможно, опоздал к рейсу.

— Он не имел права опаздывать, мистер Маккоркл.

— Послушайте, если исходить из того, что мне известно, он мог лететь рейсом 487 в Москву, чтобы оттуда отправиться в Пекин. А получив секретные документы, за которыми ехал, собирался переодеться кули и на сампане добраться до Гонконга. Не исключаю я и вариант, что он встретил во Франкфурте смазливую бабенку, отдал должное мартелю и свил с ней уютное гнездышко в «Савиньи». Я не знаю, где он. Хотя хотел бы знать. Он мой компаньон, и мне нравится, когда он на месте и помогает вести дела. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мой компаньон летает на самолетах чаще, чем любой коммивояжер. И я не могу пожелать ему ничего иного, как бросить эти шпионские игры и заняться составлением меню и закупками спиртного.

— Конечно, конечно, — покивал Бурмсер, — мы вас понимаем. Но у нас есть веские основания полагать, что этот Маас причастен к опозданию Падильо на рейс в Берлин.

— Мне представляется, что основания ваши не такие уж веские. В четыре утра Маас сидел у меня в квартире, с бриф-кейсом и «люгером», и пил мое виски. Когда я уходил в одиннадцатом часу, он все еще храпел на моем диване в гостиной.

Возможно, их посылали в особую школу, где учат никоим образом не выражать удивление, да, пожалуй, и иные чувства. Или они кололи друг друга иголками, и тот, кто вскрикивал от боли, оставался без ужина. Во всяком случае лица их остались бесстрастными.