Отто нахмурился и стал внимательно вглядываться в его лицо. «Нет, это сказано безо всякой задней мысли», — решил он и успокоился.

— Она осталась в Бонне, приводит в порядок свой гардероб.

Фон Мольтке разлил коньяк и поднял рюмку на уровень глаз.

— Курт, — бросил он на подчиненного пронзительный взгляд. Как могло случиться, что Фишер поручил тебе продолжать вести за мной наблюдение через завербованного Роммелем майора Эрика Мюллера, по совместительству любовника моей жены?

От неожиданности у Хаусхофера перехватило дыхание. Потом его глаза налились кровью, а рот исказила злобная гримаса:

— Мюллер?! Шпион Роммеля?! Да это же классический пример того, когда кусают руку, делающую добро. Ты спас этого майора, приблизил его к себе, а он сотворил такую гадость…

— Боюсь, вся эта история с «заговором военных» была просто придумана Роммелем, чтобы вызвать мое сочувствие к Мюллеру и помочь ему втереться в доверие. Что бы там ни говорили, у Роммеля задатки неплохого разведчика и психолога. Впрочем, — жестко усмехнулся фон Мольтке, — главное не в нем. Роммель и пальцем бы не шевельнул, не прикажи ему канцлер.

— Значит, Фишер приставил к тебе соглядатая? — звенящим от возмущения голосом спросил Хаусхофер.

Фон Мольтке специально уселся так, чтобы его лицо находилось в тени и он мог без помех наблюдать за Хаусхофером. Лицемер улыбается, сочувствует, говорит не так, как честный человек. Всякая фальшь — маска. Как бы ни была она искусно надета на лицо, рано или поздно ее все равно разглядишь.

Но Хаусхофер не лгал. Он был искренне возмущен и поведением Фишера, и предательством Мюллера, и легкомыслием Кунигунды.

«Этому человеку можно доверять… пока», — решил в конце концов фон Мольтке.

— Тот, кто роет яму другому, часто не замечает, как попадает в нее сам, — усмехнулся министр. — Пусть канцлер воображает, что я до сих пор не знаю, кто такой Мюллер.

Хаусхофер молча склонил голову в знак согласия с человеком, благодаря которому он к пятидесяти годам сделал феноменальную карьеру — из чемпиона Германии по борьбе в полутяжелом весе стал шефом одной из самых мощных разведывательных служб в мире.

За окнами виллы фон Мольтке глухо билось в песчаные берега Фера неспокойное в этот час Северное море.

Шеф баварской полиции Рольф Таннлегер откинулся на спинку мягкого кресла, нажал одну из кнопок дистанционного переключателя. Он вновь прокрутил видеокассету, только что переданную ему в полицай-президиум с патрульной машины. Изображение двух мужчин, сидящих в синей «тойоте» с гессенскими номерными знаками, оставляло желать лучшего, но компьютер уж вынес свой вердикт: это те самые лица, что пересекли германо-польскую границу как раз накануне покушения на канцлера и были замечены в Бонне, но потом потеряны полицией на целых десять дней.

Таннлегер устремил задумчивый взгляд в потолок. Он был расписан сценами из сельской жизни. Баварские крестьяне в белых рубахах и коротких черных штанах жали пшеницу, варили пиво, ухаживали за виноградниками, а их жены в цветастых красно-сине-белых юбках и чепчиках баюкали детей, мололи зерно, ткали и вязали.

«Поляки рассчитали правильно: вместо того, чтобы сломя голову бежать из Германии, предпочли лечь на дно, пока сумятица не уляжется и бдительность пограничников притупится, — размышлял Таннлегер. — Но это им все равно не поможет. Они забыли, с какой полицией имеют дело. От нее еще никто не ушел!»

Шеф полиции наклонился к микрофону, связался с командиром преследующего «тойоту» дорожного патруля. Тот сообщил, что машина миновала Бад-Тельц и держит курс на Инсбрук.

«Все правильно: они пересекут германо-австрийскую границу и сразу растворятся в разнокалиберной толпе туристов, которая заполняет Баварию и Австрию каждым летом, — сощурившись, прикидывал Таннлегер. — Может быть, даже проведут несколько веселых дней в Инсбруке, Зальцбурге или Линце — если у них, конечно, есть деньги. А потом преспокойно вылетят рейсом „Аустриэн эйрлайнз“ в Варшаву. Вена еще со времен Габсбургов представляла собой кипящий котел, в котором причудливо перемешались все нации и наречия мира. На поляков там никто и внимания не обратит».

— Возьмешь поляков на австрийской границе, — приказал шеф полиции старшему патруля и пояснил: — Для пущего драматического эффекта.

Он хорошо знал, когда перед преступниками вырастает непредвиденная преграда, отсекающая путь к заветной цели, до которой остается рукой подать, они становятся исключительно податливыми на допросах…

— Посмотри, какая красота! — тормошил Войцех Куронь Яцека Михника, указывая на похожее на фьорд озеро Вальхензее. Вода в нем была небесно-голубого цвета.

Михник бросил быстрый взгляд в сторону озера и снова перевел его на дорогу. Попавшие в асфальт кусочки слюды то и дело вспыхивали под жгучими лучами майского солнца. Мелькнул дорожный указатель — «До Гармиш-Партенкирхена — 5 километров». Губы Михника разжались, изобразив слабое подобие улыбки. Еще десять километров — и они на австрийской границе.

— Брось волноваться, — хлопнул его по плечу Куронь. — Считай, что все обошлось. Раз немцы дали нам проехать от Бонна до Гармиш-Партенкирхена, значит они не поняли, кто готовил покушение на их поганого канцлера.

— Я успокоюсь только тогда, когда «тойота» выедет на австрийский автобан, — отрезал Михник и снова сосредоточил свое внимание на управлении машиной.

«Тойота», набрав скорость, вылетела на ровное горное плато. Скоростное шоссе огибало Гармиш-Партенкирхен с востока. Низкие домики альпийского городка, ярко раскрашенные в белые, красные, зеленые, желтые цвета, мелькнули за стеклами машины. Плато со всех сторон обступали высокие горы. На востоке маячил пик Венк, с юга к небу вздымались Хаусберг и Кройцек, оба высотой по 1719 метров; их словно подпирал более высокий Альпшпитце; а с северо-запада во всем блеске суровой красоты горделиво поднимался Цугшпитце. Самая высокая гора Германии была ориентиром кратчайшего пути в Австрию. Горные массивы были покрыты снегом и льдом. Белые шапки, венчавшие их подобно императорским коронам, переливались в лучах ослепительного горного солнца, как бриллианты из королевской сокровищницы.

Дорога плавно повернула к Цугшпитце. Через несколько секунд слева блеснуло озеро Эйбзее. Оно возникло в глубоком разломе между Цугшпитце, походившем на средневековый рыцарский замок, окруженный рвом с водой, и примыкавшим к горе-гиганту плато.

Михник, внимательно вглядывавшийся в окрестный пейзаж, заметил на скальной стене Цугшпитце, обращенной к Эйбзее, несколько ярких точек. Скалолазы бесстрашно штурмовали почти отвесную крутизну. Как видно, они выбрали это место для подъема не случайно: воздух над Гармиш-Партенкирхеном постепенно раскалялся под лучами дневного светила, а от поверхности Эйбзее исходила освежающая прохлада. Мелькнувший справа указатель известил, что до границы осталось два с половиной километра.

Выражение тревоги, не сходившее с лица Михника с того самого момента, когда со стороны Рейна в «Зеленую комнату» президентского дворца влетел «стингер», постепенно исчезало. Он прибавил скорость, обгоняя микроавтобус «фольксваген», маячивший впереди. Мощный мотор «тойоты» отозвался грозным гудением, и машина в несколько мгновений обошла «фольксваген». Дорога стала круто спускаться вниз, открывая великолепный вид на обширную альпийскую долину. Впрочем, самым приятным зрелищем для Михника был серый домик австрийской погранично-таможенной службы в Шарнице. Яцек видел, как следующие в Австрию машины проскакивают мимо него, не замедляя ход, и еще больше увеличил скорость.

«Фольксваген», безнадежно отставший, вдруг стал быстро приближаться. Михник усмехнулся. Видно, у водителя микроавтобуса взыграло самолюбие. А, может быть, захотелось проверить утверждение рекламирующей эти микроавтобусы фирмы, что данная модель способна разгоняться до скорости 200 километров в час за семь секунд.