— Нет, конечно. Бандиты дали совершенно незнакомому с ними посреднику телефон и текст, который он должен был зачитать.

— Ладно… Скажи ему: пусть позвонит через двадцать минут.

Перед генералом Шимчаком, слегка ссутулившись, сидел его заместитель полковник Ридигер, держащий в руках черный фломастер, конец которого завис над распахнутым на чистой странице блокнотом.

— Когда мы схватили Антонина Цимкевича, то предполагали, что через некоторое время старик Болеслав даст о себе знать. Так и произошло. Он предложил обменять своего сына на якобы захваченного его людьми полковника МВД Бронислава Герека. Я проверял: таких полковников в системе нашего министерства нет. Но вся эта история — та ниточка, которая может привести нас к старому Цимкевичу!

— Понятно, — кивнул Ридигер.

— Если будет вырисовываться что-то конкретное, тебе может понадобиться помощь Кшиштофа Лещинского и его людей. Обратись к нему.

— Это приказ? — с иронией спросил Ридигер. — Вы ведь знаете мое отношение к этому хвастуну. Он же просто профессионально ни к чему не пригоден. Помните, как Лещинский провалил дело по захвату террориста Мазовецкого в аэропорту «Окенце»?

— И именно поэтому его и надо поддержать. Кшиштоф сейчас в подавленном состоянии, на всех смотрит волком. Если наше управление протянет ему руку в трудную минуту, он будет помнить этот жест до конца жизни. — Генерал Шимчак устало усмехнулся. — Когда ты сядешь в мое кресло, то поймешь: чем выше человек поднимается по служебной лестнице, тем более извилистым и сложным становится его путь.

— Я вовсе не собираюсь садиться в ваше кресло, — с обидой в голосе проговорил полковник Ридигер.

Подхватив блокнот, на чистой странице которого фломастером было выведено: «Болеслав Цимкевич», он стремительной походкой вышел из кабинета начальника шестого управления.

На квартире у Анны экстренно собрались заговорщики.

— Наша организация понесла первую потерю, — объявил Мазовецкий. — От подлых рук грабителей, позарившихся на кошелек с жалкими двумя сотнями злотых, погиб наш товарищ Бронислав Герек. Светлая ему память!

Несколько секунд все сидели, низко опустив головы. Во взглядах Куроня и Михника, которые, будучи до мозга костей польскими националистами, недолюбливали еврея Герека, можно было прочитать откровенное злорадство. Тадеуш Бальцерович был подавлен и старался не поднимать головы, чтобы не встретиться взглядом с Лехом. Он знал: это может его выдать. Анна же совсем не думала о Гереке. Бронислав был мертв. Не имело смысла вспоминать о нем. Анна размышляла о том, когда же они нанесут наконец смертельный удар по Гельмуту Фишеру.

— Это заставляет нас еще теснее сплотиться ради осуществления нашей великой цели. Памятуя о том, какие жаркие дискуссии разгорелись на прошлом заседании по вопросу о том, кто будет стрелять в канцлера, я хочу предложить иной принцип отбора кандидата на это святое дело. Может быть, среди нас просто найдутся добровольцы?

— Я готов сделать это, — после некоторого раздумья произнес Тадеуш, перехватил восхищенный взгляд Анны и зарделся.

«Она понимает, что этот героический поступок я совершаю ради нее — ради моей возлюбленной!» — подумал он. Ему, конечно, хотелось также искупить вину, которую он чувствовал за собой. Ведь он довольно своеобразно «выполнил» приказ Леха о ликвидации Герека.

— Прекрасно! Я научу тебя, как обращаться со «стингером». К сожалению, мне удалось вывезти из Афганистана только одну ракету, так что предметной тренировки не получится. Придется стрелять один-единственный раз и наверняка! Покушение на Фишера запланировано на двадцатое марта.

— В этот день он будет выступать перед народом? — спросил Куронь.

— Нет. Двадцатого марта в президентском дворце будет проходить совещание германского кабинета по польскому вопросу. Если «стингер» попадет в зал, где соберется все правительство, помимо Фишера погибнет немало других германских националистов. Завтра мы в последний раз соберемся в Варшаве, а послезавтра начнем по очереди выезжать в Германию.

Холодный сырой ветер трепал волосы на голове Тюренна. В последние дни ему было не до парикмахерской. Пожилой привратник, подойдя к стеклянной двери, несколько секунд внимательно смотрел на него. Потом в микрофоне переговорного устройства прозвучало:

— Вы к кому?

— К Мишелю Вальману. У меня важное дело.

Тюренн почистил костюм и плащ, повязал свой самый лучший галстук и знал, что выглядит пока еще представительно. Его уверенный внешний вид и голос произвели впечатление на привратника. Стеклянная дверь распахнулась.

— Я позвоню господину Вальману.

Мишель перехватил руку привратника.

— Вальману не понравится, если ты сунешь нос в это дело.

— Это почему же?

— А ты, что думаешь, Вальман ангел? — усмехнулся Тюренн. — Неужели и впрямь считаешь его законопослушным барашком?

Привратник задумался. Такие мысли и раньше приходили ему в голову. Бальзак не зря говаривал: «За каждым большим состоянием стоит преступление».

— А у меня к Вальману как раз не совсем законное дельце, — веско заявил Тюренн и решительно направился к лифтам.

Он знал: привратник поверил ему и не станет поднимать тревогу.

Дверь в кабинет Вальмана была полуоткрыта. Банкир, оставшийся один на этаже, что-то увлеченно считал на микрокалькуляторе.

— Здравствуй, Вальман, — тихо произнес Тюренн, входя в кабинет банкира и запирая дверь на засов.

Лицо Мишеля перекосилось. Он потянулся к селектору. Но Франсуа в несколько прыжков преодолел отделявшее его от стола расстояние и прижал руки банкира к полированной столешнице:

— Не вздумай поднимать тревогу! Поплатишься собственной шкурой!

— Ты сошел с ума! — с придыханием проговорил Вальман. — Если немедленно не уберешься отсюда, то прямиком отправишься в тюрьму!

— Я уберусь не раньше, чем ты выдашь мне чек на полмиллиона франков!

Услышав о такой сумме, банкир внезапно обрел хладнокровие.

— Ты в последний раз просил меня по телефону двадцать тысяч, и я послал тебя к черту, — ехидно произнес Вальман. — Теперь аппетиты растут!

— Не сомневаюсь, что ты безропотно отдашь мне полмиллиона, если не захочешь проститься со своей поганой жизнью, — прошептал Тюренн, выхватив из-за пазухи пистолет.

Банкиру хватило мгновения, чтобы незаметно сдвинуть под столом ногу вправо и надавить носком лакированного ботинка на вмонтированную в пол кнопку.

Теперь Вальман успокоился. Он знал, что через несколько секунд два-три мощных «пежо», набитых хорошо тренированными молодыми полицейскими, сорвутся с места и примчатся к нему.

— Ладно, Франсуа, — великодушно заявил он, — твоя взяла. Я признаюсь, что поступил несправедливо.

— Выписывай чек на полмиллиона! — побагровел Тюренн.

Его мутило от льстивых рассуждений Вальмана, на краю могилы ставшего вдруг кротким, как овечка.

Банкир вытащил из кармашка ручку с золотым пером «Монблан», раскрыл чековую книжку и стал каллиграфическим почерком выписывать чек.

В это время мозг Мишеля лихорадочно отсчитывал секунды. По его расчетам, полицейские машины уже должны были подъезжать к зданию банка Вальмана. Сирены Тюренн не услышит: банк обслуживало специальное полицейское подразделение, главной задачей которого было соблюсти безопасность богатых клиентов. Полицейские принимали все мыслимые меры предосторожности, чтобы не спугнуть бандитов раньше времени и не заставить их в припадке отчаяния покончить со своими жертвами или же попытаться взять их в заложники.

Внезапно Вальман разорвал чек и бросил его в урну.

Тюренн побелел от бешенства. Щелкнув предохранителем, он подбежал к Вальману и прижал холодное дуло ко лбу банкира.

— Что ты делаешь, Франсуа? — отшатнулся финансист. — Да, я разорвал этот чек. Решил переписать его на большую сумму. Ты прав: несправедливость должна быть вознаграждена. Впрочем, коли ты возражаешь… — На физиономии банкира заиграла гнусная улыбочка.