По словам Сыма Цяня, последние десятилетия периода Чжаньго, когда завершалось поглощение Поднебесной царством Цинь, были отмечены активизацией небесных и негативных природных явлений. В 6-й главе то и дело упоминается о кометах, землетрясениях, засухах, неожиданном сильном морозе и толстом слое снега, голоде и т. п. Все эти знамения явно были призваны символизировать озабоченность Неба происходящим в Поднебесной [там же, с. 344, примеч. 63]. Сыма Цянь завершает первую часть 6-й главы пространным эдиктом нового хозяина Поднебесной, из которого следует, что Ши-хуан не такой уж безжалостный губитель всех своих соперников, что не он, а они чаще нарушали соглашения, тогда как он надеялся на мирный исход и дружеские отношения. А если дело доходило до войн, то только потому, что его обманывали, не соблюдали договоры, строили козни, не останавливаясь перед злодейством (имеется в виду покушение Цзин Кэ). Словом, «правители шести царств понесли наказания за свои преступления», а Поднебесная наконец «оказалась полностью умиротворенной» [там же, с. 61–62].

На этом история царства Цинь, как и история периода Чжаньго и шире— история чжоуского Китая, завершается. Наступил новый, имперский этап ее развития. Характерными его чертами следует считать прежде всего политическое единство Поднебесной, тесно связанную с ним общность исторических судеб, языка и национальной культуры, а также цельность всей великой китайской цивилизации, окончательное формирование которой относится уже к периоду правления династии Хань.

Как известно, войны в чжоуском Китае играли чрезвычайно важную роль. Они были едва ли не важнейшим фактором, определявшим ход и конкретные повороты политики не только в периоды Чуньцю и Чжаньго, но и задолго до этого. Думаю, что они сыграли немаловажную роль в возникновении протогосударства и цивилизации Шан.

В чжоуском Китае с самого начала его существования (а скорее всего, так было и в эпоху Шан) войны были теснейшим образом связаны с феноменом феодализма, т. е. с возникновением вначале близких к центру и как бы охранявших его региональных подразделений, затем полусамостоятельных и часто уже весьма отдаленных от центра уделов, каждый из которых должен был отстаивать свою состоятельность в сражениях с недружественным окружением — либо с непокорным иноплеменным местным населением, либо с мигрировавшими в район Чжунго новыми племенными группами, либо с иными соседними уделами. Крушение того или иного удела в этой почти постоянной борьбе означало гибель прежде всего его социально-политической верхушки, формирующегося либо уже сформировавшегося, а порой и успевшего стать уже весьма широко разветвленным феодального клана (цзун-цзу). Крушение же каждого из таких кланов сопровождалось радикальными переменами во многих сферах жизни чжоуского общества, особенно во всем том, что касалось образа жизни правящей верхушки, аристократии.

Об аристократии как специфическом социальном слое и вообще о правящей в Шан и Чжоу наследственной знати уже было немало сказано. Исторически этот слой был не просто главным. В условиях отсутствия сильной централизованной власти, которая опиралась бы на жрецов и чиновников, как то бывало в других древневосточных государствах, этот слой являлся той основой, с которой и на базе которой начиналось структурирование социума и государственных образований. Без правящей верхушки секулярной наследственной знати просто не могла — во всяком случае, в древнем Китае — сложиться государственность ни в Шан, ни в Чжоу. Образно выражаясь, государственность появилась в Китае не в городских храмах, как то было на древнем Ближнем Востоке, а на колесницах, принадлежавших знати и управлявшихся ее представителями. Более того, она укреплялась прежде всего в результате многочисленных войн, ведшихся под руководством и по инициативе правящих верхов и бывших основным занятием формировавшейся феодальной чжоуской аристократии. Это заставляет нас еще раз обратить внимание на тесную связь древнекитайской аристократии и войн.

Итак, аристократия была фундаментом государственности в Китае. Но она же, по меньшей мере до периода Чжаньго, играла решающую роль во всех ведшихся в древнем Китае войнах, именно по этой причине их следует считать феодальными. Ведь вся феодальная структура чжоуского Китая держалась на войнах и жертвоприношениях [Hsu Cho-yun, 1965, с. 19; Lewis, 1990, с. 53, 65]. Как сказано в «Цзо-чжуань»: «Главные дела государства — жертвоприношение и война. В ходе жертвоприношения [в храме предков] подносят жареное мясо, войны [тоже] завершаются принесением жареного мяса [на алтарь земли], это основные ритуалы, связанные с духами» [Цзо-чжуань, 13-й год Чэн-гуна; Legge, т. V, с. 379 и 382]. И хотя подобного рода текст— лишь одно из великого множества аналогичных поучений, в обилии встречающихся в древнекитайских источниках, он в некотором смысле знаковый.

Аристократия как четко определенный социальный слой с его специфическими нормами жизни и привилегиями формировалась не сразу. На это ушло в шанско-раннечжоуском Китае по меньшей мере несколько веков. Но к концу периода Западного Чжоу этот слой уже вполне сложился. Система вассалитета и лестница феодальной иерархии, равно как и свойственные аристократам нормы родовой чести и рыцарской этики в период Чуньцю, заметно выделяли правящую верхушку общества, противопоставляя ее всем остальным, прежде всего крестьянам и обслуживающему персоналу, а также ремесленникам и торговцам, работавшим на господина[60]. Аристократы вели характерный для феодальной знати образ жизни (главные занятия — войны, охотничьи забавы и тщательное соблюдение сложного ритуального церемониала, включая принесение жертв и многочисленные празднества, пиры и поминки с жертвоприношениями и развлечениями, в основном в форме военно-спортивных состязаний), причем социальные и политические амбиции знатной родни правителей нередко вели к дворцовым переворотам и междоусобицам, способствовавшим дестабилизации всей политической структуры чжоуского Китая.

Как уже говорилось во втором томе, чжоусцы были весьма религиозны. Только религия у них сводилась к довольно скромному, хотя и обремененному многочисленными и очень строго соблюдавшимися правилами ритуальному церемониалу, в центре которого были гадания и торжественные жертвоприношения. Объектами же мантического и ритуального церемониала, как и жертвоприношения, были вначале обожествлявшиеся, а позже просто высоко почитавшиеся предки, а также Небо и символизировавшие территориально-политическое единство коллектива (деревни, города, удела или всего царства) божества земли-территории шэ, шэ-цзи. При этом войны как таковые с их кровавыми результатами тоже считались своего рода жертвоприношением.

Еще раз подчеркнем, что и создание административной системы, и войны, и жертвоприношения были делом главным образом аристократов. Войны велись в основном на колесницах и имели характер своего рода рыцарских поединков, тогда как сопровождавшие их латники-пехотинцы должны были завершать сражение^[61]. Иными словами, войны в период Чуньцю были феодальными, рыцарскими (см. [Hsu Cho-yun, 1965, с. 68–69]). Но со второй половины этого исторического периода и тем более применительно к VI в. до н. э. все чаще встречаются сообщения о самостоятельно действующих пехотных подразделениях, правда, вначале не в решающих схватках, но в пограничных гарнизонах и мелких стычках, героем которых в «Цзо-чжуань», в частности, выступает и отец Конфуция Шу Лян-хэ.