Ложь («Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю…») Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю. Я знаю все и гордо говорю: ты мне лгала — навеки я прощаю, ты все взяла — я все тебе дарю. Что ложь твоя? В тебе я воспеваю надежд моих угасшую зарю, любовь мою в тебе благословляю, и за любовь тебя благодарю. Ты мне лгала. Но я горел тобою, и твой обман я искупил тоскою безумных грез, восторга и стыда. Ты мне лгала, но я поверил чуду, но я любил, и слез я не забуду, которых ты не знала никогда. Святыня («Пусть грезой будет жизнью и жизнью греза станет…») Пусть грезой будет жизнью и жизнью греза станет. Непостижимость — рай познанья моего, и в невозможности желанья — торжество мечты тоскующей над тем, что душу ранит. Как лунный луч в волнах, нас призрак счастья манит, чтоб изменить мечте, поверившей в него. Но правда — лишь во сне; в измене — волшебство; и мудрый призракам молиться не устанет. Тиха моя печаль о том, что не придет; мое неведенье таинственно и свято. Все сумрак, все обман и тихий путь куда-то… Как отблеск лунных струй на зыби сонных вод, как ветра след в песках недвижимой пустыни, как пена облака — мечта моей святыни. Гитана («По платью нищая, красой движений — жрица…») По платью нищая, красой движений — жрица, в толпе цыган она плясала для меня: то, быстрая как вихрь, браслетами звеня, кружилась бешено; то гордо, как царица, ступала по ковру, не глядя и маня; то вздрагивала вся как раненая птица… И взор ее тускнел от скрытого огня, и вспыхивала в нем безумная зарница. Ей было весело от песен и вина, ее несла волна, ее пьянила пляска, и ритмы кастаньет, и пристальная ласка моих влюбленных глаз. И вся была она призывна как мечта и как любовь грозна — гитана и дитя, и женщина, и сказка! Посвящение («Поэт, меня страшит соблазн твоих речей…») Поэт, меня страшит соблазн твоих речей, и я готов порой сказать нетерпеливо: обманна грусть твоя, твое сомненье лживо! Но тайно верит им печаль мечты моей. Поэт, ты не река широкая полей, ты не лесной поток, пенящийся бурливо, не властный океан, — не океан, ревниво обнявший все миры и грозы всех страстей. Ты — озеро высот, глубокое как море. Ты озеро меж гор, вздымающих в уборе пустынных глетчеров немые алтари. И светится в тебе холодными лучами печаль холодная, как небо над снегами, прекрасная, как блеск негреющей зари. Счастье («О счастье их слова, и слезы, и мольбы…») О счастье их слова, и слезы, и мольбы. К добру и подвигу взывая лицемерно, сердца их ждут утех и молят суеверно обещанных даров от Бога и судьбы. Свобода им страшна. Надежды их слабы. И знает их любовь, что вечное — неверно, и достиженье — смерть для любящих безмерно. К чему свобода им? Счастливые — рабы. Но мы, жрец без жертв, без храма и без Бога, мы, жизнь постигшие у темного порога таинственных дверей, мы молимся о том, чему названья нет. В предчувствии тревожном любви несбыточной, в тоске о невозможном мы грезим о мирах, несозданных Творцом. Эпитафия («Я назвал жизнь мечтою своенравной…») Я назвал жизнь мечтою своенравной, я назвал смерть забвением мечты, и смертного — бойцом в борьбе неравной недолгих чар и вечной темноты. И призраком души моей бесправной я назвал мир и рабством суеты и в истинах не зная силы славной, прославил я обманы красоты. Я встречи ждал, но братьев я не встретил. Молился я, но Бог мне не ответил, моей тоски никто не разделил. Всю скорбь любви я разумом измерил, но никого на свете не любил. Я жил как все, но жизни не поверил. Распятье («Он говорил мне, кроткий лик распятья…») Он говорил мне, кроткий лик распятья: Не верь мой сын, ни людям, ни себе. Все — тайна… Вот, израненный в борьбе, ты страждешь, и судьбе твердишь проклятья… Но, может быть, в тот скорбный час, к тебе иных миров таинственные братья стремят, любя, далекие объятья и улыбаются твоей судьбе. И, может быть, когда — незлобен, тих, ликуешь ты, и смех в речах твоих, как знать? Тогда с тобою рядом, как тень твоя, незримый дух стоит и на тебя глядит нездешним взглядом, и о тебе таинственно скорбит. В степи («Уснул пастух, стада бродить устали…») Уснул пастух, стада бродить устали. Свежеет сумрак. Нежных чар полна, печаль небес стыдлива и ясна. Как синий дым в туманах тонут дали. Все шумы дня покорно отзвучали. Безоблачна, как небо, тишина. Степную ширь объяли думы сна, и внемлет ей безмолвие печали. Как море степь. Куда не кинешь взор — гигантский круг, таинственный простор без берегов, без красок и движений. И кажется: весь мир в разливах тени чуть зыблется…и в нем таится хор дыханьем ночи скованных видений. |
