«Зноен день, но с гор прохлада…» Зноен день, но с гор прохлада: и жара, и не жара. В этих старых липах сада ветер шелестит с утра. Небо, даль, просторы… Боже! этакая благодать — на качалке полулёжа и дремать и не дремать, слушать тишины безбрежной голоса: цикады скрип, гуд пчелы и шорох нежный, шелковистый шорох лип. И беззвучье и звучанье, песня золотого дня… Этой музыке молчанья нет названья у меня. «Вдали от города и от людей…» Вдали от города и от людей, от сутолоки общей несвободы, вдали от жизни прожитой своей опять я гостем у природы. В лесу, на перекрёстке трёх дорог заглохнувших, стоит скамья по дубом, — облюбовал я этот уголок в уединении сугубом. Чуть шелестит вокруг лесная тишь, рассказывает сны тысячелетий. И только слушаешь её, молчишь и растворяешься в тепле и свете… «Бескрайные сумрачны земли…» Бескрайные сумрачны земли, которыми сердце полно. Люблю их, люблю — не затем ли, что покинул давным-давно? Загублено, выжжено, стёрто… А вспомнишь когда невзначай — пустыней покажется мёртвой берег твой, средиземный рай. Крест («Свой крест у каждого. Приговорён…») Свой крест у каждого. Приговорён, взвалив на плечи ношу, каждый нести её, под тяжестью согбен, и голодом томясь и жаждой. За что? Но разве смертному дано проникнуть тайну Божьей кары? Ни совесть не ответит, всё равно, ни разум твой, обманщик старый. Но если не возмездье… Если Бог страданья дарствует как милость, чтоб на земле, скорбя ты плакать мог и сердцу неземное снилось? Тогда… Ещё покорнее тогда, благослови закон небесный, иди, не ведая — зачем, куда, согнув хребет под ношей крестной. Не помощи. Нет роздыха в пути, торопит, хлещет плетью время. Иди. Ты должен, должен донести до гроба горестное бремя. «Пусть отчизны нет небесной…» Пусть отчизны нет небесной и чудес не ждёт земля — всё Творение чудесно: время, солнце, звёзды, я, мысль моя, вот это слово, прозвучавшее в веках, свет и тени сна земного, сон о райских берегах… Коль обманет — что же, что же? Здесь, во тьму из темноты, этот луч сознанья, Боже, этот луч сознанья — Ты. «Не покоряйся искушенью…»
Не покоряйся искушенью, безбожному не верь уму, не верь тоске, не верь сомненью, не верь неверью своему. Лицом к лицу пред вечной тайной, в ничтожестве — о, как велик! Всему единое мерило, всего единый судия — твое сознанье озарило слепые бездны бытия… «Не может быть, чтоб этот мир трёхмерный…» Не может быть, чтоб этот мир трёхмерный, куда-то уносящийся в веках, мир святости, любви — и тьмы и скверны и красоты божественно-неверной, чтоб этот мир был только прах… Не может быть, чтоб огненная сила, пронзающая персть, была мертва, и правды благодатной не таила испепеляющая всё могила — все подвиги, все жертвы, все слова. Не может быть, чтоб там, за небесами, за всем, что осязает наша плоть, что видим мы телесными глазами, не веял Дух, непостижимый нами, не слышал нас Господь. Дождь («Ах, воистину чудесен…») Ах, воистину чудесен день весенний! Даже в дождь. Лес мне дорог и без песен, сладок запах мглистых рощ. В гнёздах прячутся наседки, плачет небо, на траву тихо каплет с каждой ветки сквозь намокшую листву. Низко облака над лесом. Грустно, сыро и темно. Пусть! И дождевым завесам завораживать дано. Лужи, грязь, вода в овраге. Дождь… А всё ж как хороша этой животворной влаги лес обнявшая душа! «Не мысль — предчувствие, прозренье…» Не мысль — предчувствие, прозренье: земля и мир и жизнь моя — как сон небес, как провиденье неузнанного бытия. Преображающим рассветом сияет полдень надо мной, и нет границы между светом, бессмертием и тишиной. |
