Молитва («Ты — в сумраке и в блеске вод зеркальных…») Ты — в сумраке и в блеске вод зеркальных; ты — шелест трав и неба синева; ты — пенье волн, все звуки и слова в мелодиях призывных и печальных. Ты — смутный сон веков многострадальных; ты — явный свет и трепет волшебства. Ты — грусть моя и жажда божества; ты — призрак мой в просторах безначальных. Ты всех путей обманчивый конец, и всех миров таинственный венец. Ты — творчество стихий неколебимых; ты в хаосе блаженный произвол, — в сердцах людей, неведеньем томимых, из глубины неведомый глагол. Скорбь («Я скорби не боюсь, когда она ласкает…») Я скорби не боюсь, когда она ласкает напевами любви миры моих видений. Я скорби не боюсь, когда она пылает живым огнем борьбы и гневом разрушений. Страшит меня та скорбь, которая вползает трусливою рабой в тайник моих сомнений, и тени мертвые во мраке созывает, моих былых надежд отверженные тени. Средь них, венец надев, царицей самозваной становится она. И сны печали странной трепещут перед ней в усилии бесплодном. Так осенью глухой на кладбище холодном, как души грешные, над насыпью гробницы беспомощно кружат испуганные птицы. Ответ («Любил ли я? Мечтой завороженный…») Любил ли я? Мечтой завороженный — узнав тебя, неравную другим — я захотел быть гением твоим, художником души твоей плененной. Любил ли я? Как мрамор, покоренный резцом ваятеля, мольбам моим ты отдалась, не отвечая им: я создал статую из глыбы сонной. Боготворя в тебе мою мечту, я воплотил в твой образ красоту, я дал тебе все чары женской власти, всю силу зла, все вдохновенье страсти… Я был твой раб, твой царь и судия. Я был судьбой твоей. Любил ли я? Узник («Он смолоду один в темнице изнывал…») Он смолоду один в темнице изнывал и повторял судьбе напрасные укоры. И бледный луч небес в его окно сиял, и грезились ему сквозь зыбкие узоры — далекие моря, леса, долины, горы… Так годы шли… Но день, желанный день настал. Пред ним открылся мир, свободу он узнал и путь направил свой в манящие просторы. Всю жизнь изведал он, всем сердцем молодым он счастье признавал, любил и был любим… И вот грустит он вновь, как прежде, в дни былые, и грезится ему: решетка, полутьма, на каменных стенах узоры золотые — далекая навек, печальная тюрьма. Предчувствие («Еще темно, еще далек рассвет…»)
Еще темно, еще далек рассвет. И жутко мне, и голос мой немеет, и мысль моя бесславно цепенеет в чаду земных, неправедных сует. Но знаю я — стихия мной владеет; в моей груди нездешний ветер веет; меня томит невоплощенный бред, и для него еще названья нет. Настанет день. Душа порвет оковы; с нее спадут тяжелые покровы — греха и лжи презренные дары. Проснется бог, и творческое слово, как молния мгновенья грозового, сверкнет в веках и озарит миры. Ожидание («Я звал тебя. Душа моя молила…») Я звал тебя. Душа моя молила твоей любви. Казалось, никогда с такой тоской блаженного стыда ни с кем еще она не говорила. И ты пришла… Но сердце изменило. Мой поцелуй был холоднее льда. Свиданье нас навеки разлучило, и как враги расстались мы тогда. И с той поры — сильнее, безнадежней опять люблю, зову тебя и жду. Вернись! Забудь невольную вражду. Вернись ко мне моей, желанной, прежней: мою тоску, я знаю, ты поймешь… Напрасно. Нет. Ты больше не придешь. Природа («Как жалок ты, как беден и смешон…») Как жалок ты, как беден и смешон, — художнику она сказала властно. К чему, безумный, лгать? Ты мной рожден — моим умрешь. К чему желать напрасно иных красот? Твой смертный взор пленен наперекор мечте твоей неясной, моей красой, бессмертной и бесстрастной. Любуйся раб! И так ответил он: Великая! Ты можешь все — не это. Сильней тебя безумие поэта! За рубежом земного волшебства оставь лжецам волшебные чертоги. О, вечная! Без Бога ты мертва. Ты — истина. Безумцы эти — боги. Голос («И голос мне шептал: здесь сердцу нет пощады…») И голос мне шептал: здесь сердцу нет пощады; здесь гасит тишина неверные лампады, зажженные мечтой во имя красоты; здесь — холодом могил объятые громады, миров бесчисленных неясные черты… Здесь молкнут все слова и вянут все цветы. Пред ужасом людей здесь рушатся преграды, и мысли падают в обрывы пустоты. Здесь бреды смутные из мрака возникают; как тысячи зеркал в душе они мерцают, и в них мерещится загробное лицо Непостижимого… И скорбь земных раздумий, испуганная им, свивается в кольцо, у огненных границ познанья и безумий. |
