Колесницы впервые стали применяться предками древних китайцев в эпоху Инь, приблизительно в XIV–XII вв. до н. э. Как показано П. М. Кожиным, колесница появилась в иньское время внезапно; ей не предшествовали какие-либо местные формы колесного транспорта [Кожин, 278].

Появление колесниц не было подготовлено самостоятельными техническими достижениями; конструктивные особенности колесниц, сбруйные и уздечные наборы, а также способ запряжки и управления лошадьми находят аналогии в ближневосточном и средиземноморском центрах древних цивилизаций [там же]. Поэтому несомненно, что иньцы узнали о колеснице от своих соседей, хотя сейчас не вполне ясно, кто же был передатчиком этого важного технического достижения. В этой связи большой интерес представляют находки петроглифов с изображениями колесниц в Гоби и Туве [Вайнштейн, Денисова, 201]. Опубликованный С. И. Вайнштейном рисунок колесницы воспроизводит все основные конструктивные детали двухколесной повозки, чрезвычайно напоминающей иньскую (рис. 36).

Чжоусцы заимствовали колесницу у иньцев; поэтому чжоуские экземпляры, известные нам по раскопкам погребений, практически полностью аналогичны иньеким.

Как в иньское, так и в чжоуское время на колесницах ездили стоя. Когда Конфуций «поднимался в колесницу, он всегда стоял прямо, держась за шнур; в колеснице он не оборачивался, не говорил слишком быстро и не указывал пальцем» [Legge, т. 1, 236]. В кузове колесницы помещалось обычно три человека. Центральное место было наиболее почетным; стоявшие по бокам охраняли находившегося посередине.

Использовать колесницу можно было лишь на просторной равнинной местности, но и здесь нередки были случаи аварий. Увеличению устойчивости колесниц способствовало перемещение центра тяжести за счет удлинения оси в пространстве между колесами, что отмечается в чжоуских колесницах [Кожин, 280]. Совершенно очевидно, что колесницы иньско-чжоуского типа не могли применяться ни на сильно пересеченной местности, ни в горах.

Лодки применялись на Среднекитайской равнине главным образом не как средство передвижения по рекам, а как средство для преодоления водных преград. Уже в иньских надписях встречаются знаки, изображающие человека, стоящего в лодке с шестом в руках; этот иероглиф записывал глагол с вероятным значением «пересекать реку» [Сима Кунио, 1967, 465].

В «Шицзине» образ лодки, движущейся по течению, использовался всегда для характеристики тревоги, неуверенности, тоски:

Чжоусцы чувствовали себя гораздо увереннее на земле, чем на воде. В этом они были прямо противоположны жителям юго-восточных царств, в частности У. Характерно, например, следующее высказывание одного из сановников этого царства, советовавшего своему правителю идти походом на Юэ: «Люди, привыкшие к суше, живут на суше; люди, привыкшие к воде, живут на воде. Если мы нападем на северные государства и победим их, я все равно не смогу жить на их земле и ездить на их колесницах. Если же я нападу на Юэ и смогу победить его, то я смогу жить на его землях и ездить на его лодках!» [Гоюй, 230]. Действительно, население царства У и Юэ предпочитало не только постоянно пользоваться лодками, но и сражаться на них [там же, 227, 231 и др.]. Поэтому, предпринимая военные походы на У, чусцы вынуждены были создавать военные лодочные флотилии [Legge, т. VIII, 505].

Эти традиции жителей царств У и Юэ уходят в глубокую древность. Уже в культуре лянчжу характерны находки деревянных весел, поплавков и грузил для сетей, что указывает на органическую связь повседневного быта местного населения с речными промыслами [Синь чжунго…, 32]. В отличие от жителей северных древнекитайских царств население У и Юэ чувствовало себя на воде в родной стихии, что определялось самими внешними природными условиями, в которых происходило формирование особенностей их культуры.

Противопоставление в этом отношении северных и юго-восточных царств начинает постепенно преодолеваться лишь много позднее, в конце эпохи Чжаньго. Однако и в первых веках нашей эры оно еще дает себя знать.

Как было убедительно показано А. Леруа-Гураном, для древнего человека характерны две различные модели восприятия окружающего пространства [Leroi-Gourant, т. 2, 139]. Бродячие и кочевые народы видят мир таким, каким он предстает перед ними в движении; поэтому им свойственно линейное, или «маршрутное», представление об ойкумене. Иное дело — оседлые народы. Для них обитаемый мир — это круг, в центре которого находятся они сами.

Такая эгоцентрическая картина мира сформировалась у многих земледельческих народов древности. Достаточно вспомнить, что эллинам их страна представлялась лежащей «на полпути между восходом и заходом солнца», т. е. посредине ойкумены, а как раз в центре Эллады были расположены Дельфы, являвшиеся «пупом Земли».

Представления, весьма близкие к древнегреческим, сложились и в древнем Китае. Их истоки восходят по крайней мере к иньскому времени.

По свидетельству Сыма Цяня, иньцы неоднократно переносили свою столицу. До Чэн Тана было восемь таких переселений; пять раз иньцы перемещали столицу после него. Каковы были причины того, что вплоть до периода правления Пань Гэна «иньцы не жили постоянно в одних и тех же поселениях» [Legge, т. III, 223]?

Мнение, согласно которому иньцы первоначально были кочевым племенем, ныне окончательно отброшено. Против этого свидетельствует все, что нам известно об экономике этого времени. Некоторые современные историки объясняют перемещение иньцев на Среднекитайской равнине потребностями переложного земледелия. Ван Юй-чжэ для доказательства этой точки зрения привлекает сравнительно-этнографический материал, в частности данные по мадагаскарским танала [Ван Юй-чжэ, 68]. Существует и иное объяснение, восходящее к средневековым комментаторам: причиной переселений иньцев были губительные наводнения Хуанхэ и ее притоков [Цэнь Чжун-мянь, 116–121].

Так или иначе, после перенесения столицы Пань Гэном иньцы окончательно обосновались на равнине, называемой ныне Хэбэйоюой, — восточнее горного хребта Тайханшань и севернее Хуанхэ. Здесь в течение более чем 270 лет находилась последняя столица иньского вана.

Эта столица, или «Великий город Шан», неоднократно упоминается в иньских надписях. Здесь находилась резиденция верховного правителя — «единственного среди людей». Тут же были расположены храмы предков правителей. Неподалеку от города размещались их усыпальницы. «Великий город Шан» был для иньцев такой же центральной точкой Поднебесной, какой для эллинов — Дельфы.