* * *
А с деревенскими скворцами у Верки завязалась дружба.
— Фють Фютич, пламенный привет, — здоровается она утром.
Обитатель полинялого под дождями и солнцем диковинного теремка перебирает перья желтым клювом и встряхивается.
— Хватит тебе, — говорит Верка. — Айда за мной.
Размахивая узелком с халатом, бежит вприпрыжку. По улице, где пахнет пыль на ней молоком, травой, потому что недавно прогнано стадо на поскотину. Бежит мимо изб, где на серых, нагретых солнцем бревнах, как на печке, греются мухи.
По плотине проложен проезжий мост с перилами. По мосту — если не хочешь посмотреть, как в коричнево-золотистой, просвеченной солнцем глубине бродят толстые язи — можно по мосту пропрыгать на одной ножке.
Вот и луг. Там — у леса — темнеет изгородью «телячий санаторий».
Из-под ног на лугу, из тесного сплетения трав, вылетают мошки, бледные ночные мотыльки, трескучие кузнечики — пожива скворцов. Спешите ловить!
Скворцы ловко подхватывают насекомых, кормятся. У них с Веркой дружба, скворцы провожают ее по утрам…
Эге, а ведь кто-то прошел нынче лугом к закутку! Роса обита, обозначилась по траве зеленая дорожка. Не Наташа прошла— шаги широкие.
Верка проникла к шалашу в щель изгороди. И остановилась. И Петр Петрович стоял, наблюдая за ней. Резиновые сапоги синие в росе, налипли к голенищам венчики лютика, цветочная труха и былинки. Куртка держится на одном плече. Сняв широкополую соломенную шляпу, Петр Петрович платком вытирает бритую голову.
— Здравствуйте, Петр Петрович, — сказала Верка.
— Доброе утро.
Был он располагающе домашний, простой, но Верка насупилась. Петру Петровичу не заявишь, что у телят бациллы, не проведешь, как Маню-праворучницу. И никакой охоты нет перед ним одров показывать… совестно, и все.
Но делать нечего, выпустила из шалаша телят.
Худые, с поджатыми хвостами и растопыренными ушами, они представляли тем более жалкое зрелище, что затеяли бодаться. На глазах-то у Петра Петровича!
И уж кто зачинщик, как не Хилька. Ишь, на Минечку наступает. Поддай ему, Миня, рожками, поддай хорошенько, умница будешь. В награду корочку с солью скормлю.
— На прогулку… ну! — чуть слышно, больше глазами приказала Верка.
Положено по утрам физзарядку проводить? А то как же, Петр Петрович.
А телята ни с места. Собрались, глупые, возле Верки и удивляются, хлопают ресницами, неужто ты с нами не побежишь?
Верка побежала. За ней — телята. Нужно же им пример показать, как считаете, Петр Петрович? Пожалуйста, не улыбайтесь, у нас тут тоже порядки и дисциплина. Пожалуйста, не улыбайтесь. Если на то пошло, учителю и не положено улыбаться — вот так, ни с того, ни с сего.
Один круг. Два круга пробежали…
Достаточно! Переходим к водным процедурам. Не толкитесь, соблюдайте очередь. Воды в луже-курпаге хватит, не беспокойтесь. Всех телят Верка окатила из ведра.
— Можете быть свободны.
Они потрусили к корыту. В корыто налита мучная болтушка с обратом. Бадью с обратом приносит на выгон Наташа. Она раньше выходит на работу: гонит стадо телят на лесное пастбище.
Вкусная болтушка? Хвостики закрутились, как пропеллеры? Кушайте, поправляйтесь.
По-прежнему Верка — бука-букой: лоб наморщен, глаза уставлены в землю.
— Т-так, — довольный Петр Петрович щурился. — Твои, Вера, питомцы…
«Что скажет?» — у Верки екнуло сердечко.
— …производят впечатление! — закончил Петр Петрович.
«Ого, мои телята производят впечатление», — Верка не выдержала и улыбнулась. И как хорошо, что Петр Петрович не вспоминает злополучный разговор у теплицы. Наверно, забыл. Просто замечательно, что Петр Петрович его забыл.
— Как твои дела, Вера, не скучаешь, что в деревне?
— Что вы! — засмеялась Верка. — У меня со скворцами и то дружба. Они на работу меня провожают.
А сама смотрела на Петра Петровича, спрашивала взглядом: «Вы не сердитесь на меня? Я погорячилась тогда… я была не права, простите!»
И взглядом отвечал ей Петр Петрович: «Я понимаю и не сержусь. Конечно, ты погорячилась, но в твоем состоянии это так понятно»…
— Ты приходи ко мне, Вера. Ладно?
— Спасибо, — тряхнула кудерками Верка. — И цветов вам принесу. У меня много цветов. Вы любите цветы?
— Очень, — улыбался Петр Петрович.
— Даже без корешков?
— Даже без корешков, — сказал Петр Петрович.
И на прощанье пожал Верке руку.
Глава XX. Плотина
Начавшийся сенокос прервали обложные дожди. Дороги стали реками жидкой грязи, в них вяз председательский мотоцикл, и Родион Иванович пересел на Орлика. Метался по бригадам, распекал бригадиров:
— Сколько раз предупреждал: стогуйте сено, пока погода стоит. Так нет, гнались за гектарами! — Он вздыхал, глядя в хмурое низкое небо. — Чтоб ему пусто, путает небесная канцелярия наши планы. Не дожди — сущие сеногной!
Утром Верке неохота покидать постель и подушку, в которой оставались недосмотренные сны.
— Пора, детка, — виновато будила тетя.
— Сейча-а-с… — Верка зевала и сладко чмокала губами. — Только у меня один глаз открывается, другой закрывается.
Отошла тетя, оба глаза закрылись. На подушке слюнка. В дождь спится.
— Тетя! — вдруг вскочила Верка. Нет тети. По окнам дождь струится. Серо в избе, потемки по углам. На печи охает бабка Домна.
— Ушла твоя тетя-то. К телятам, куда боле? Ох, спину напополам переломило! Ох, непутевая погодка: собаку из избы не прогонишь…
Брезентовый дядин плащ Верке до пят. Он пахнет кирпичами, как только пахнет вещь, долго лежавшая на горячей деревенской печи.
Дождь и ветер встретили Верку на улице. Полы плаща гремели одна о другую, точно жестяные.
А Талица-то! Переполненная ливнями, она словно встала на дыбы! Крутая мутная волна доплескивает до мостика, и это несмотря на то, что ворота плотины разобраны. Щепа, комья дерна, подмытые потоком кусты — чего только ни несет ярая, вышедшая из берегов река!
Тетя стояла у закутка. Насквозь промокшая, с зонтиком над головой, она показалась Верке очень маленькой, и у Верки сжалось сердце от жалости к ней. И Верка закусила губу.
Губе было очень больно.
* * *
Накатывает полосами дождь, ветер трясет оконные рамы. Звенят капли воды, обрываясь с потолка в медный таз.
Верка сонно почмокала губами, потерла кулачком глаза и зевнула, не понимая, отчего она проснулась.
— Бум! Бум-м… бу-м-м!..
Бьют в лемех. Лемех подвешен к березе, в него подают сигналы о выходе на работу по утрам и после обеда. Но сейчас-то ночь!
Мимо избы пролетели телеги с народом. Возница задней телеги стоя нахлестывал лошадь, относя кнут в сторону, чтобы сильнее ударить.
Тревога! Что-то случилось…
Из домов, на ходу одеваясь, выбегали люди и спешили куда-то в дождь.
Верка отпрянула от окна. Ботик вроде бы не на ту ногу. Платье, кажется, надела шиворот-навыворот…
Впопыхах опрокинув таз, загремевший на всю избу, Верка выбежала в сени, кубарем скатилась с крыльца. Ноги разъезжались в грязи, и она падала, поднималась и летела, не чуя ног, на тревожный зов лемеха, прикрываясь от дождя и ветра локотком.
Тревога!
Веню она не узнала, и он Верку — тоже, мокрую, залепленную с ног до головы грязью, в стеганке с болтающимися рукавами. Стеганка вроде бабкина… Э, да не все ли равно! Веня в трусах и майке, посинел от холода.
— Ничего, не размокну, не сахарный! Как что случилось? Плотина! Батя едва ума не решился…
Веня с плеча колотил обухом топора по лемеху. Неужели плотину снесло? Верка ахнула.
С топорами, лопатами сновал народ у бревенчатого домика ГЭС.
— Ворота корягами забило, оттого и поднялась вода. Как комиссара тут не вспомнишь — бешеная река!
— Сено с пожен несет. Стога смыло.
— Глянь… Плечи подмывает! Сюда, мужики-и!
Крики людей, скрежет лопат о песок, ржанье коней — все словно тонет в гуле реки и шуме дождя.
