— Довольно! — говорила тетя, прихлебывая чай с блюдечка. Пить с блюдечка — тетина слабость. — Не позволю. Сегодня она полдня на ферме, завтра… Да я ее почти не вижу дома! Это вы называете: «трудовое воспитание»? Ну, знаете ли…
— По крайней мере, Верочка не вырастет белоручкой, — сказал дядя.
— Что-о? — Тетя отставила блюдечко. — У тебя язык повернулся такое мне сказать? У меня, при моем воспитании, Вера — белоручка?
— Ладно, — пошел дядя на попятную. — Оговорился, будем считать.
— То-то… У меня Верочка будет иметь детство, — грозно сказала тетя. — Золотое детство!
— Да-а… — заныла Верка. — У меня без того золотое. Без того ребята дразнят.
Лавочка у порога заскрипела.
Леня спрятал глаза. Веня успел отвернуться. А Маня замешкалась.
Грозный взгляд Екатерины Кузьминичны поднял ее с лавки.
— Вы дразните?
Маня проглотила набежавшую от волнения слюну и кивнула.
— Верочка, как тебя дразнят? Ну-ка?
Верка ябед не терпела. Каково же ей приходилось!
— Они дразнят, что я… Что я — тетечкина дочка.
Потапов хмыкнул, подтолкнул дядю локтем.
— Маня, повтори! — с напускной суровостью приказала Екатерина Кузьминична.
— «Верка — тетечкина дочка», — выпалила Маня в один дух и шмыгнула из избы.
Леня с Веней, фыркая, выбежали за ней следом.
— Слышал, Николай Иванович? — объяснила тетя гордо, она уже смягчилась. — Мое воспитание! Да я… Верочка, помой руки с мылом, садись пить чай. Да я на всех вас найду управу. Не усмехайся, Коля, будь посерьезнее, когда дело касается нашей девочки!
Глава XV. Костер
Председатель совета дружины семиклассник Володя объявил, что будет костер. Настоящий, не из электрических лампочек, а с огнем и дымом! В настоящем лесу!
Это здорово!
Верка была рада.
И не рада. Потому что всюду поспеть — надеяться нечего.
Весна…
Бушевал ночью теплый ветер, раскачал озеро, и затрещал лед. Как из орудия грохало, с таким треском он ломался. Озеро посинело, насупилось. Утром метались над ним чайки, стонали, заламывая острые крылья.
И вот уже ревет оглушительно Талица, зеленоватые, со стеклянным днищем льдины-крыги атакуют быки плотины, тычут тупыми рылами в берега, мутные волны заплескивают на мост.
Стремительные потоки кромсают, мелют лед в крошево.
Хруст, скрежет, гул…
А в голубой вышине плывут караваны перелетной птицы. Торопятся с юга в просторы тундры, в тишину заполярных островов.
Гуси-лебеди, оброните перышко!
Кому оно достанется, будет всех счастливее…
Мимо летят лебеди:
— Го-гонг! Го-гонг!
Не дают перышка, и не надо, если на то пошло. Не нужны Верке лебяжьи подарки. Без них она всех счастливее! Она совершила открытие. Открыла, что всю жизнь, не ведая о том, она ходила по земле. Ведь в поселке, в городе, не было видно земли: кругом опилки, щепа, опять опилки…
Здесь — земля. Ласковая земля! Хочется сбросить ботики и босиком нестись, куда глаза глядят, — по полям в щетине мятой серой стерни, по зеленеющим лугам, по ручейкам, шевелящим светлые травы на своем ложе.
Земля в неустанном труде обновления. Милая, щедрая! И ночью нет ей ни отдыха, ни покоя. Вызвездится небо, вынырнет из черной гряды леса луна и чуть посеребрит вершины деревьев, лужайки… Чу! Легкий шорох. Это, наверное, расталкивая палые прошлогодние листья, тянутся всходы трав, пряча в пазушках листьев будущие цветы. Или почка лопнула, набухшая соками? Или прилетной птахе не спится, и она шевельнула ветку, озирается, не наступило ли утро, не пора ли спеть ей первую песню?
Что ни день, то сочнее, радостнее зеленеют бугры и косогоры, в теплеющих ручьях на течении пружинят стебли калужниц. Мохнатый шмель, перепачканный пыльцой, как мельник мукой, возится, гудит на цветущих вербах. И несет от верб медом…
А какой бодрый пряный дух идет от земли в полдень, на пригреве! Хмелеют от него чибисы, вьются над пашнями, хлопают крыльями, будто в ладоши, и кувыркаются, не зная, чем еще им выразить свое ликованье.
— Тетя, лягушки проснулись! — вопит Верка, сообщая дома потрясающую новость.
Тетя боится лягушек до смерти. Преодолевая отвращение, она читает длинную нотацию, что воспитанные девочки с лягушатами в фартуке не скачут по деревне сломя голову. Потом всплескивает руками:
— Когда ты, детка, загореть успела? Чистый галчонок!
Верка делает по избе крутой разворот, подпрыгнув, чмокает тетю и исчезает с лягушатами в фартуке..
Ей солнышками светят с обочины проселка цветы мать-и-мачехи. Для нее фиалки льют в воздух душистую струйку запаха…
Верке радость не в радость, если не поделиться ею.
Петр Петрович был у себя. «Да, да!»— отозвался он на стук в дверь.
Верка вошла. Ой, куда она попала! Стеллажи, стеллажи… Книг-то сколько! По полу распластана шкура медведя — с когтями, с лобастой мордой, ощеренной белыми клыками. Над диваном ружье, бинокль в чехле, охотничья сумка-ягдташ и походный термос. Висят по стенам чучела бородатого глухаря и краснобрового тетерева. На столе микроскоп и тесно от склянок и колб. Горит спиртовка.
Обложился Петр Петрович бумагами. Повернулся к Верке вместе со стулом, не очень чтобы радушно поглядывал на нее, подняв очки на лоб.
— Что скажешь, Вера?
— Я н-ничего. Я вот…
Верка подала учителю букетик лиловых и синих цветков, теплый от ее ладони.
— Почему без корней? Учишь вас, учишь… Разве годятся твои цветки в гербарий, если они без корней?
— Не годятся, — отступала Верка к двери. — Они не в гербарий, они вам… Вы понюхайте! Прелесть как пахнут!
— Что, что?
Выглядит Петр Петрович сегодня усталым, не брит.
И посветлел он, поднялся из-за стола.
— A-а… вот что! Спасибо, Вера. Я, видишь, закрутился. Нет в нашем колхозе агронома. В общем, я второй год бьюсь, составляю карту почв колхозных угодий. Интереснейшее дело! Взялся за него, думал быстро кончу, а дело взялось за меня. Почвы изучать необходимо. Лишь в зависимости от их состава можно с успехом применять удобрения. Везде наука!.. Извини, гостюшка, увлекся. Ну-ка, сюда пальто. Раз ко мне попала, так просто не выйдешь. Будем пить чай. С выдающимся вареньем! Известно ли тебе, какие бесподобные витушки печет наша Манефа?
Петр Петрович взял из угла швабру и как-то по-особому постучал в пол.
— Сигнализация на грани фантастики!
Пришла сторожиха Манефа — она живет внизу, под комнатой учителя — и принесла поднос с чайником, горкой деревенских булок-витушек.
— И-и… — покосилась Манефа на Верку. — Бестолковые! Покою нет. Ты гони их, Петр Петрович, от себя, не то отбоя не будет.
Петр Петрович потирал руки:
— Удивительных ты фиалок принесла, Вера! Чудо как пахнут!
И подкладывал Верке выдающегося варенья. Смешной и домашний…
Ну вот. Определенно Верке и с разбегу везде не поспеть. Да костер пионерский — опять забота.
Весь мир поделен между пятиклассниками: кому за что отвечать.
Верка отвечает за Германию.
Далеко она от деревни Светлый Двор, эта страна.
Но будь Германия поближе, Верка бы сбегала, опросила всех и каждого:
— Вы что сделали для мира? У нас сбор. Понимаете, о мире во всем-всем мире. Володя мне поручил доложить о том, как в Германии люди борются…
* * *
Кучу хвороста обволок белый едкий чад. Сучья лениво запотрескивали.
Разгоняя чад, вырвался огонь. Хворост захрустел на его зубах: огонь был жаден и неистов.
Языки пламени словно бежали и не могли убежать с сучьев…
Начался сбор — о мире во всем мире.
Все шло, как следует, и довольный Володя, по временам заглядывавший в бумажку — программу пионерского костра, — не скрывал, что сбор удался.
Дядя — его пригласили на сбор — сидел у костра на пеньке.
Осунулся дядя за последние дни: паводок, а как-то плотина себя покажет? Выдержит ли напор буйной Талицы? Ведь у дяди, рассудите сами, партийное поручение.
