Как ни удивительно, в производственных планах советского кинематографа военных лет нашлось место для экранизации классической книги американского автора — романа Марка Твена «Принц и нищий». Фильм был запущен в производство еще до войны и вышел на экраны в 1942 году. Сценарий написал Николай Эрдман, поставили картину Эраст Гарин и Хеся Локшина. В обеих главных ролях снялась блистательная Мария Барабанова.
От фильма на такой сюжет можно было ожидать классового подхода, но авторы обошлись без жесткой идеологии. Вот что говорил о своем замысле Эраст Гарин в интервью «Вечерней Москве» в феврале 1941 года:
Ключом к экранизации «Принца и нищего» является предисловие Марка Твена, написанное им к своему замечательному произведению. В этом предисловии Твен писал: «Я расскажу вам одну сказку, как мне рассказывал ее человек, слышавший ее от своего деда, а тот от своего и так далее. Лет триста и более переходила она от отца к сыну и таким образом дошла и до нас. То, что в ней рассказывается, быть может, история, а может быть, легенда, предание. Быть может, все это было, а может быть, и не было, но могло быть…» Сюжет Марка Твена остроумен и точен. Почти ничего нельзя в нем менять, не ослабляя стройности вещи. Стиль постановки диктуется материалом. Мы трактуем фильм как легенду, сильно смахивающую на правду. В картине будут показаны жизнь и быт дворца с его условностями, манерностью, наряду со средневековой жестокостью и грубостью, а также звериное, полудикое существование народа.
Специалист по драматургии Эрдмана Анна Ковалова считает даже, что автор сценария придал истории злободневное звучание:
Не однажды, адаптируя диалоги Твена для экрана, Эрдман уходил от первоисточника, чтобы впустить в сценарий весьма рискованные остроты. Когда Том Кенти рассказывает Принцу о Дворе Отбросов, тот приходит в восторг от игры в грязь и начинает строить не что-нибудь, а именно Тауэр, предпочитая это традиционной лепке грязевых пирожков. У Марка Твена этой детали нет. Принц обещает заточить жестокую бабку Тома в Тауэр. «Вы забываете, сэр, что она низкого звания. Тауэр — темница для знатных», — возражает Том. «Правда! Это не пришло мне в голову. Но я подумаю, как наказать ее», — отвечает Принц. В фильме Гарина и Локшиной Принц говорит другое: «Не огорчайся, мальчуган, куда-нибудь мы ее все-таки посадим». Дело, разумеется, не только в отдельно взятых репликах, но и прежде всего в том, что средневековая Англия под властью сумасбродного тирана Генриха VIII, с доносами и допросами, с казнями и жестокостями, у Эрдмана действительно оказалась очень похожей на СССР.
И хэппи-энд сценарист сочинять не стал…
После Победы союзнические настроения еще несколько месяцев оставались в силе — их омрачали лишь абстрактные «реакционные круги», «враги мира» и «антисоветские элементы» — и Александр Згуриди успел закончить в 1946 году картину «Белый Клык» — экранизацию одноименной повести Джека Лондона. Это был фильм, проникнутый гуманизмом и милосердием, которых так не хватало после войны. Носителем этих качеств был герой-американец в исполнении Олега Жакова.
«Белый Клык» имел невероятный успех, и не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира, включая США.[8]
Правда о поджигателях{17}
Холодная война началась не сразу. Зерна раздора зрели давно. В январе 1945 года Илья Эренбург с неприязнью писал о неких «американских обозревателях», никого не называя по имени:
Когда летом Красная Армия нанесла немцам тяжелое поражение в Белоруссии, некоторые американские обозреватели объясняли победу русских слабостью немцев. Вряд ли эти обозреватели после арденнского интермеццо вернутся к старым мелодиям. Но что-нибудь они придумают… Говорят, что американцы — реалисты. Читая статьи в некоторых американских газетах о Красной Армии, я начинаю в этом сомневаться. Забыли ли американские читатели, что мы — это «колосс на глиняных ногах»? Если не забыли, пусть спросят своих обозревателей, почему «тигры» бессильны перед глиной и как на глиняных ногах Россия дошагала от Волги до Одера. Вполне вероятно, что американские читатели помнят также о том, что Москва должна была пасть осенью 1941 года. Как случилось, что обозреватели, писавшие о неизбежном падении Москвы, не переменив даже для приличия своих подписей, стали писать о неизбежном падении Берлина… Почему обозреватели, уверявшие в 1939 году, что мы якобы хотим завоевать мир, в 1944 году стали уверять, что мы из-за злостных побуждений не перейдем нашей государственной границы? Почему они обижаются, когда мы идем, обижаются, когда мы останавливаемся, и обижаются, когда мы снова идем? Можно подумать, что Красная Армия занята не разгромом Германии, а оскорблением некоторых американских обозревателей.
Статьи Эренбурга были адресованы американской аудитории. В США их распространением занималось информационное агентство United Press — оно передавало их в 1600 газет, а их радиоаудитория составляла 10 миллионов человек.
На официальном уровне отношения Москвы с Вашингтоном после Победы были лучше некуда. Вредили им анонимные «круги» и «силы», а также «антисоветский элемент», засевший в Госдепартаменте и других федеральных ведомствах, но об этом не говорилось вслух. Судя по советской прессе, в отношениях союзников царила полнейшая идиллия. Она выражалась в обмене лидеров наилюбезнейшими посланиями, совместными парадами в поверженном Берлине, вручении советских государственных наград — в июне 1945-го в Москве орден «Победа» получили Эйзенхауэр и Монтгомери, в декабре в советском посольстве в Вашингтоне — участники северных конвоев.
Противоречия, касающиеся прежде всего послевоенного политического устройства Европы, возникли еще на Тегеранской конференции «большой тройки»; они нарастали и усугублялись в Ялте и Потсдаме. Но широкая советская публика об этом ничего не знала.
Сталинский пропагандистский аппарат оказался в непривычной ситуации: у страны не было внешнего врага. На идее враждебного окружения строилась не только международная политика Кремля — ею оправдывалось бедственное положение народа-победителя, от которого требовали все новых жертв.
Неуютно чувствовал себя и сам вождь. Ни разу не побывавший на фронте, он боялся фронтовиков. Люди, прошедшие через ад войны, освободились от страха. Младшие офицеры научились принимать решения. Они узнали, что такое честь и личное достоинство. Так же, как в свое время героям наполеоновских войн, победителям Гитлера казалось, что эпоха деспотизма миновала. Возвращаясь домой, они дерзили начальству, смотрели на партноменклатуру с презрением, как на тыловых крыс. Они собственными глазами видели благосостояние Европы.
Дабы не допустить нового движения декабристов, в последние месяцы войны в действующих войсках была развернута охота за «контрреволюционерами». 135 тысяч солдат и офицеров были осуждены по политическим статьям в 1945 году. «Окопная правда» вытравлялась из сознания народа — помнить надлежало лишь о том, что страну и весь мир спас от неминуемой гибели отец и благодетель. И конечно, требовался новый могучий враг.
5 марта 1946 года Уинстон Черчилль преподнес Сталину долгожданный подарок — произнес свою знаменитую фултонскую речь. Черчиллю, хоть он и был в то время отставным политиком, вождь ответил лично. На девятый день в «Правде» появилось интервью Сталина, в котором фултонский оратор был назван «поджигателем войны» (каковым он и был в предвоенные годы в зеркале советской и немецкой пропаганды). Далее следовало указание на то, что Черчилль пользуется поддержкой за океаном и что он и его сторонники ничем не отличаются от Гитлера:
