Таковы весьма беглые зарисовки оригинальных сторон традиционно-бытовой культуры Ямато

Период с III по VII в. включительно в японской культуре приобрел поворотное значение. Именно в это время во всех отраслях культуры архипелага произошли события, значение которых ощущалось по крайней мере в течение тысячелетия. Культура указанного периода тесно связана с двумя истоками — местными традициями, особенно в их позднейшем преломлении (культура яёи), и с заморскими новшествами (прежде всего с корейско-китайскими). Это бесспорно, но уже менее бесспорно соотношение этих двух истоков. Например, по теории Эгами Намио, довольно популярной в последнее время в Японии, в IV–V вв. произошла мощная диффузия северных кочевников и их культуры, определившая культурный и политический облик поздней курганной поры [Egami, 1963, с. 16]. По мнению более осторожных ученых, было несколько диффузий, но менее значительных и отнюдь не нарушающих собственного культурного развития [Иофан, 1974, с. 36].

Из трех культурных центров, существовавших в то время на материке (Китай, Индия, Корея), наиболее важное значение для Японии имели Китай и Корея. При этом по крайней мере до середины VI в. Корея значительно опережала Китай в роли арсенала культурных новшеств. Это опережение сохранялось, хотя и в меньшей степени, еще почти сто лет после этого срока [Bryan, 1927, с. 80—105]. Впрочем, понятия Китай, Индия, Корея в приложении к тому времени — всего лишь условные географические представления наших дней или недавнего прошлого. Ни одно из этих понятий не определяло действительно единой культурной зоны («центра»), Китай был разделен между северными и южными династиями, сильно отличавшимися друг от друга в культурном отношении. На Корейском полуострове существовали три государства, и все с достаточно разной культурой. И если между Пэкче и Силлой различия были не столь уж велики, то между Когурё и этими двумя странами — довольно значительны. Такая неоднородность — характерная черта культурной диффузии III–VII вв.

Следующая важная особенность диффузии на Японские острова связана уже с преобладающей ролью корейских государственных образований в культурных связях между материком и архипелагом [Ishida, 1928, с. 75]. Эта преобладающая роль сложилась уже давно, по крайней мере в позднем неолите. Поэтому сам культурный контакт был из-за географической близости делом привычным, постоянным и регулярным и в результате приводил к медленным, но стойким переменам, которые не нарушали самого механизма культурного развития и преемственности. Прекрасным примером этого служит курганная культура, как и предшествующая культура яёи, многое воспринявшая с Корейского полуострова. Ранняя стадия курганной культуры не смяла поздний этап культуры яёи, а развилась в его недрах. Это же относится и к другим разделам японской культуры эпохи, не покрываемым термином «курганная культура».

Третьей особенностью влияния материковой цивилизации можно считать заметную миграцию материкового (прежде всего корейского) населения на архипелаг, стимулируемого местными политическими неурядицами. Наконец, четвертой (последней в ряду, но не по значению) является взаимный характер корейско-японских контактов. Впервые с определенностью можно говорить о непосредственном участии японцев в делах полуострова, об обратном воздействии японской культуры на корейскую, о сознательных поисках на полуострове нужных культурных новшеств или их создателей и носителей.

В ходе этих контактов Япония обогатилась двумя новшествами, оказавшими сильнейшее влияние на всю ее культуру в дальнейшем: письменностью (иероглификой) и буддизмом. Иероглифика проникла, по-видимому, в V в., а в VI в. распространилась по всей стране. Она давала ключ к овладению духовными, богатствами, накопленными на материке, и позволяла фиксировать собственные научные и культурные достижения, историческую традицию, вести делопроизводство. Буддизм нанес мощный удар по замкнутым и застывшим родовым представлениям, принес с собой основы логики, проник во все поры общественной, культурной я художественной жизни. Роль конфуцианства, заметная лишь с начала VII в., на этом этапе оказалась скромной.

Вошли в обиход простейшие измерительные приспособления, в том числе счетные палочки, китайская система мер и весов, несколько вариантов летосчисления (буддийский, китайский лунно- солнечный календарь, девизы годов правления). Возникла астрономическая служба и фиксация наблюдений. Буддийские священники стали распространителями континентальных медицинских навыков, лекарств и литературы, сначала корейских, а потом китайских. Сложилась нерасчлененная естественно-фармакологическая наука — хондзо, или лекарствоведение. Разведка полезных ископаемых привела к открытию на архипелаге богатых медных рудников, а китайская технология помогла освоить выплавку медных сплавов (в том числе бронзы), железа, стали. Зародилось изготовление бумаги и простейших механических аппаратов (водяного колеса, водяных часов, компаса).

Научные представления, требующие сравнительно высокого уровня отвлеченного мышления, впервые получили возможность развития благодаря знакомству японцев с основами логики, содержащейся в буддийских и конфуцианских сочинениях, с научной теорией, излагаемой в немногочисленных научных трудах, наконец, с письменностью, позволившей прикоснуться к дальневосточной сокровищнице знаний и фиксировать собственные наблюдения. Нетрадиционность для японцев этих инноваций сказалась на процессе развития отдельных наук: точные науки (математика, астрономия) развивались медленнее, прикладные науки — быстрее. Практически-прикладная сфера всех наук вообще естественно в своем развитии опережала теоретическую сферу.

В Японии сложился определенный художественный стиль. В буддийской скульптуре он выразился в монументальности религиозного образа — сурового и возвышенного, в тенденции его к индивидуализации и конкретизации. В архитектуре этот стиль принял облик величественности храмовых ансамблей. Во всех вещах искусства той поры художественный образ был лишен отвлеченности, сложной символики; он воспринимался непосредственно и в однозначной эмоциональной окраске. Несомненно, это не столько выражение состояния дальневосточного искусства той поры, сколько следствие определенной непосредственности художественного восприятия, неизощренности художественного вкуса, ученического этапа буддийского искусства на архипелаге, в конечном счете большой тяги к конкретности и непосредственности во всей духовной жизни. Эта черта сказалась на всех первых ступенях развития буддийской живописи в Японии (от условности росписей алтаря Тамамуси к большей реалистичности росписей алтаря Татибана).

Многие технические приемы были импортированы в это время из Китая и Кореи. Они укрепили отрасли художественного ремесла, уже существовавшие в стране: металлоделательное, керамическое, ткацкое, кожевенное — и, возможно, дали толчок к появлению новых ремесел: лакового, шелкоткацкого и др. [Попов, 1964, с. 61–65].

Период Асука (середина VI — середина VII в.) превратился в подлинную колыбель древней японской культуры. Именно тогда возникли почти все остальные ее разделы, и никогда позже их трансформация не отличалась столь сплошным и революционным характером. Несомненно, это результат «счастливого» совпадения двух факторов: наличия мигрирующих носителей передовых достижений на континенте и зрелости японского общества, подготовленного к их восприятию и творческому развитию. Не случайно именно в это время воспринято многое такое, что, по-видимому, в той или иной форме было присуще уже ханьской культуре (III в. до н. э. — III в. н. э.), оказавшей определенное воздействие на культуру яёи и раннего железного века, но только теперь создались условия для того, чтобы воспринятое стало органической частью складывающегося типа культуры. Этот этап становления культуры — переходный с точки зрения освоения континентальной культуры. Перенесенная на японскую почву материковая культура еще не растворяется и сохраняет символическое значение. Отчасти под ее влиянием происходит концентрация духовных сил страны для объединения. Но смена культурных форм осуществлялась не так быстро, как политических, первые сохранились в прежнем виде до второй половины VII в. [Тамура, 1956].