Китайские источники сообщают, что члены японского царского дома и придворные носили золотые украшения на голове, одежды из парчи, расшитой пурпуром, из многоцветного фигурного шелка или газа. Одежды и головные уборы были разнообразны по качеству и сорту материи и цвету.

Изучая этикет и табели о рангах VII в., можно почерпнуть немало сведений о сортах и цвете тканей. В 603 г. каждому чину были присвоены шляпы с украшениями разных цветов: пурпурные, синие, красные, желтые, белые. В 646 г. в министерстве двора создается особый отдел тканей. Табель о рангах 647 г. упоминает, семь основных цветов, шесть дополнительных и целый ряд сортов тканей. Цветной тканый штоф ценился дороже всех, как привозной материал. За ним шли вышивки, пурпур, ценимый за цвет, и парча с различными рисунками. Из цветов на первом месте стоял темно-пурпурный, за ним светло-пурпурный, темно-красный, темно-фиолетовый, зеленый и черный. В табели 644 г. появились две новые расцветки: сине-зеленая и белая. В 681 г. были строго регламентированы личные украшения и сорта тканей: пурпур, парча, вышивки, шелковая камка, шерстяные ковры, шляпы, пояса. Все говорит о большом разнообразии сортов тканей. По указу 685 г. было учреждено уже 48 ранговых степеней и форм одежды, причем изменен порядок цветов; на первое место поставлен красный, за ним темно- и светло-фиолетовый, темно — и светло-зеленый, темно- и светло-виноградный. Императорским цветом был объявлен желтый.

Частая смена формы чиновничьей одежды стимулировала развитие японского производства тканей и техники окраски. Уже в 667 г. в летописях встречается упоминание об особом способе окраски (юхата). Куски материи туго связывались веревками, затем погружались в краску. Получался своеобразный узор глазков. Через толщу стиснутых кусков краска не просачивалась. Во всеобщем употреблении находились грубые шелка, полушелка и пеньковое полотно [Николаева, 1972].

Настоящее шелкоткацкое ремесло в то время имело ограниченное распространение. Лучшие сорта шелка: тафта, парча, узорйые шелка — привозились из Китая. Они высоко ценились и шли на парадную одежду. Но и в самой Японии ткали ценную парчу нескольких сортов (например, в 650, 662 гг.), и в храмах священники носили ткань кэса (например, в 645, 671, 687 гг.). Ткались парча с узором из цветных нитей, узорчатый шелк с тканым одноцветным рисунком, тонкий, прозрачный шелк.

В монастыре Тюгудзи ансамбля Хорюдзи имеется ручная вышивка с изображением буддийского рая — единственная сохранившаяся от этого периода. Она была выткана в 622 г. в связи со смертью Сётоку-тайси, по преданию, женщинами-придворными. Первоначально это были две отдельные части, каждая длиной около 5 м. Основа шпалеры из двухцветной пурпурной и желтой парчи. На ней белыми, красными, синими, желтыми, зелеными, оранжевыми, пурпурными нитями вытканы фигуры божеств, людей, злых духов, дворца, феникса, цветы и иероглифические надписи. Художественные вышивки вообще были весьма популярны в Японии в VII в. Так, в 605 г. вышито изображение Будды; в 650 г. вышита сцена: Будда с двумя бодисатвами [Ито и др., 1965, с. 46].

Если в предыдущих разделах главы рассказывалось о наименее этничных аспектах культуры Ямато (за исключением синтоизма), то теперь настала пора обратиться к наиболее этничному аспекту культуры. Этот аспект представлен традиционно-бытовой культурой, отличающейся как коллективностью, массовостью, так и традиционностью, повторяемостью, и в силу этих свойств создателем и носителем такой культуры является этнос в целом. Именно в ней сосредоточены самые сущностные достижения этноса и заключена характеристика, присущая конкретному этносу, выделяющая его из массы других этносов. В архаичном, первобытном обществе традиционно-бытовая культура охватывает многие стороны жизни: производство, язык, сознание. Соответственно расширяется и этнодифференцирующий слой культуры. По мере развития этноса последний слой сужается и, наконец, замыкается в пределах собственно традиционно-бытовой культуры [Бромлей, 1973, с. 70–75].

Поскольку наша работа разбирает период разрушения первобытнообщинного строя и становления классового, принцип выделения этнодифференцирующего слоя во всей культуре Ямато не остается совершенно неизменным, а сама характеристика этого слоя в разделе может быть лишь обобщенной.

Японские острова на сравнительно небольшом пространстве сосредоточивают значительное разнообразие ландшафтных и климатических зон. Для жизненного уклада населения Ямато это разнообразие обернулось сосуществованием разных форм и видов хозяйства (земледелия, рыболовства и морского промысла, охоты, птицеводства, огородничества и садоводства) как в стране в целом, так и в отдельных общинах. Разумеется, общины не всегда разрабатывали одновременно все перечисленные формы хозяйства, но и редко довольствовались какой-то одной. Весьма важно, что отсутствовала твердо укоренившаяся региональная специализация, исключавшая представление жителей одного региона о занятиях обитателей другого региона. Земледелие и промысел на море, очевидно, оказывались наиболее распространенными занятиями среди прочих, а земледелие к тому же и самым важным. Косвенно это подтверждается многочисленными мифами и преданиями, а также фразой из указа Судзина, изданного якобы на 62-м году его правления (36 г. до н. э.?; по некоторым расчетам, в III в.): «Земледелие — основа Поднебесной. От него зависит существование народа» [Nihongi, V, 19] — и частыми упоминаниями в этом источнике урожайных и неурожайных лет. Легендарная дата, к которой отнесена составителями «Нихонги» эта фраза (китайская по стилю), как нельзя лучше свидетельствует о понимании уже в VIII в. древности и важности земледелия для Ямато.

Однако земледелие для Ямато оказалось непростым делом. Суходольные посевы риса и проса могли производиться во многих мелких долинах, тем более в низинах и устьях рек, конечно, при использовании железных земледельческих орудий. Но такие посевы были все же ограничены по площади и слишком зависели от погоды. Для разведения заливного риса — культуры значительно более урожайной и подходящей для островов по климатическим условиям— требовалась довольно сложная система орошения. Ее сложность заключалась не столько в протяженности в целом или какого-то одного ее звена, сколько в обязательном сочетании нескольких звеньев на сравнительно небольшой территории: каналов с искусственной подачей воды, плотин со створками для спуска воды, водохранилищ, водоподъемных приспособлений и пр. Земледельческая община могла наладить функционирование оросительной системы лишь совместными усилиями всех семей, а обеспечить себя необходимым для жизни продуктом — только сочетанием поливного рисосеяния с суходольным и с другими формами хозяйства. Важность поливного рисосеяния понималась уже в то время совершенно отчетливо. Моления (норито) относят к «небесным грехам» действия, вредящие орошению или саМим полям. В основу надельной системы после реформ Тайка легли именно заливнще поля [Воробьев, 1958, с. 85]. Хлебопашество в Ямато часто сочеталось с разведением тутовых деревьев и шелководством.

Рыболовство и морской промысел оставались важными занятиями берегового населения; свидетельство этому — раковинные кучи в приморских поселениях Ямато.

Судя по изображениям на зеркалах и по глиняным моделям (ханива), в Ямато существовало не менее четырех оригинальных типов построек: 1) землянка с покатой крышей, 2) деревянная постройка с остроконечной крышей, 3) такая же, но с покатой крышей, 4) постройка на столбах с высоко поднятым полом и с верандой под навесом. Постройки типа 3 и 4 имели характерные «козырьки», торчащие над короткими сторонами строения, декоративные украшения на концах стропил (тиги) и на коньке крыши (кацуоги). Их особое назначение несомненно. Строения возводились целиком из дерева без камня и тем более без кирпича, хотя и с применением земли (в типе 1). Замечательно, что культовые сооружения не отличались от жилищ знати ни по внешнему виду, ни по названию (мия). Такая архитектурная нерасчлененность отражала слитность организаторских и сакральных функций в обществе. Эта слитность продемонстрирована и уникальной статуэткой-ханива, изображающей правителя-жреца в полуцарской, полушаманской короне и с мечом [Иофан, 1974, рис. 17].