– Только, пожалуйста, улыбайся, когда называешь меня так. И я буду улыбаться – свихнувшийся от мании величия чудила.

– Нисколечко я не шучу. Мастер – это склад души… Это такой человек, для которого вокруг ничего чужого нет. И боль каждого – его боль.

Максим печально вздохнул:

– А вот что с ней делать, Марго?

– Я знаю, знаю, что жить внутри своей любви, эгоистично. Но я не хочу слышать о том, что говорил Ласкер и что пишут в газетах. О том, что делается за приделами нашего дома, нашего крошечного необитаемого островка. – Маргарита проглотила вдруг подкатившие слезы. – Ну почему, почему мы не можем жить как обыкновенные люди – копать картошку, солить грибы, растить детей! – Она закрыла липкими ладонями лицо, из–под них выскользнули и скатились по щекам теплые капли. Максим убрал ладони и губами осушил слезы.

– Ты никогда не должна плакать, девочка. Мы вместе и это главное.

– Я понимаю, так не может продолжаться вечно. Мы не можем спрятаться от себя, Макс… Ты колеблешься. И тебе известно кто нанял Ласкера… Поняла Маргарита.

– Я… не хотел говорить. Не хотел тревожить тебя…

– Компания Пальцева?

– Но ведь среди них могут быть порядочные люди… – виновато и совсем неубедительно возразил Максим.

Маргарита схватила его руку, сжимавшую нож, да так крепко, что лезвие впилось в их ладони:

– Обещай мне, сейчас обещай! Ты никогда не будешь верить этим людям. Никогда, даже если речь пойдет о спасении человечества, не станешь работать на Пальцева…

– Пусти… – Максим осторожно высвободил нож. – Клянусь. Забудем об этом.

– Он поднялся и легонько встряхнул Маргариту, – эй, да ты совсем замерзла! Уже падает роса. Пойдем–ка к огню, андрогинка.

Тут же вскочил и закружил у ног дремавший на ступеньках пес.

– Взгляни, взгляни на этого хитреца! Если его никто не видит, спокойно ступает на больную ногу. А если хочет нам понравиться, то подвешивает ее к животу. Взывает к состраданию в виде борщовой косточки. – потрепал пса Максим.

– Ничего ты не понял. Просто, когда очень хорошо, то особенно боишься боли. Он прячет лапу, что бы не испортить болью радость.

Покинув Москву в самом начале января, Роланд вернулся только в июле. Все это время в Холдинговом Центре кипела работа. Иностранные компаньоны фирмы MWM приняли активное участие в деятельности "Музы", оснастив всем необходимым уютное казино. Работников культуры почему–то тянуло туда, как мух на мед. Там проигрывались в пух, уверяя, что делают это от всей души, поскольку половина вырученных средств отчислялась в различные благотворительные фонды. В связи с этим у компаньонов Пальцева появилось множество забот, а на дверях особнячка красовалось расписание приемных дней.

Надорванный работой с общественностью Батон, вывел пару научных формул: "Ничто так не портит человека, как бескорыстная забота о ближнем". "Нет сферы деятельности более вредной, чем святая благотворительность". А Шарль, серьезно отнесшийся к новым обязанностям, пополнил гардероб деловыми костюмами.

Все заметили, что возраст вернувшегося в Москву Роланда стабилизировался в приделах сорока. Это свидетельствовало о внутренней собранности и готовности к действиям. Он был бодр и целеустремлен, хотя и наигрывал сибаритскую хандру. Выслушав отчет по всем направлениям деятельности, экселенц скромно отужинал в кругу друзей и рано удалился в спальню, жалуясь, что Москва навевает на него меланхолию.

Ночь прошла тихо. Над арбатским переулком поднималось серое столичное утро. За окном спальни, скрытым двойными шелковыми шторами цвета индиго раздавались отрывистые команды:

– Двое за тумбу! Третий прикрывает вход! Держать контакт!

– Что там у вас происходит? – экселенц завтракал в постели. Кроватный столик был сервирован Амарелло со старанием горничной приличного отеля. Среди предметов серебряного кофейного сервиза стояла даже вазочка из туманного топаза с огненной лилией.

– Помнится, здесь были весьма популярны учения ПВО. Вся страна увлекалась дирижаблестроением. Интересно, они все еще применяют противогазы? – Роланд вернулся к подрумяненному тосту с белужьей зернистой икрой.

– Никаких дирижаблей. Никаких учений, экселенц, – доложил Амарелло, приобретший выправку английского можордома. – Прибыли посетители. Наш Центр оказался востребованным. Мы нужны россиянам.

– Ахинея, – Роланд жестом отослал Амарелло прочь. Но тот не успел покинуть спальню – в двери с золоченой резьбой втиснулись двое и встали, затаив дух.

– Вижу по вашим лицам, что вы готовите какую–то мерзость. Держите ее при себе, я сегодня не в духе.

– У нас приемный день, экселенц, – доложил Шарль, одетый с преувеличенной корректностью – в пару из черного крепа расшитого вручную букетами незабудок. Лазурь атласного жилета слепила глаза.

– Бред, – Роланд зевнул в ладонь.

– Ну почему нельзя немного посидеть в кабинете? Ну просто так, из удовольствия. Кошмарный комфорт, экселенц, мы так старались! – сделав шаг вперед, Батон склонил голову набок и даже вроде тихонько заурчал, выражая полную кошачью преданность. По случаю приемного дня кот тоже преобразился: стан рыжего мордатого юноши чрезвычайно плотного сложения, обтягивала белая черкеска с рядами газырей. Вместо патронов в ячейках торчали цветные головки фломастеров и золотые колпачки ручек. На озаренном молодым энтузиазмом лице поблескивали круглые очки со стеклами йодистого цвета.

– Я референт господина де Боннара, – объяснил он. – Никак не возможно в таком деле без референта. И имя у меня звучное – Ба Тоне. Ударение на первом слоге. Что–то англосакское и несколько даже грузинское.

– И по сему случаю этот чеченский карнавал?

– Я стараюсь использовать фольклорные костюмы разных этнических групп, что бы не обидеть национальных меньшинств. И не делаю никаких предпочтений.

– Видели бы вы, экселенц, этого референта в казачьей папахе или тюбетейке! У–у–у, классное зрелище, за отдельные деньги! – загоготал Амарелло. – Посетители валом валят, весь ковер на лестнице затоптали.

– Н-да… – покончив с завтраком, Роланд промокнул губы тонкой салфеткой из тайландского шелка. – Создается впечатление, что я попал в Комеди Франсез, отчаявшейся на сценический союз с режиссером абсурдистом.

Амарелло подхватил столик:

– Что еще изволите, экселенц?

– Покоя, – он спустил с кровати на распластанный у ее подножия персидский ковер узкие смуглые ступни, бормоча под нос "Я по свету немало хаживал…"

Батон и Шарль довольно переглянулись – что бы не изображал сейчас Роланд, ему явно нравилась затеянная игра.

В холле особняка уже стоял человек, миновавший двор и проникший внутрь при помощи швейцара – рыжего коротышки в прикиде Майкла Джексона. Несоответствие интерьера Холдингового Центра, выдержанного в стиле не фальшивой дворцовой роскоши и персоны швейцара, последнего не смутило. Господин Бермудер повидал не мало, особенно за границей.

Будучи двадцатипятилетним аспирантом Института восточных языков, Вася Бермудер в качестве переводчика попал на международный форум театральных деятелей с высшим представителем театральной общественности Союза. Форум происходил в Нью–Йорке, в обстановке фантастического комфорта и не реального стечения знаменитостей.

Переводчик сидел рядом с патроном, потел под кримпленовым костюмом, сшитым специально для поездки в ателье ВТО, и старался донести каждое слово докладчика – самого знаменитого режиссера в мире. Знаменитость была настроена серьезно, назвав свой доклад "Похороны театра". Фраза "театр умер" звучала настойчиво, отчего благородное лицо патрона Бермудера осунулось и постарело.

По левую руку от переводчика располагался представитель такого крутого авангарда и такого заоблачного полета, что даже процедура обкусывания ногтей, занимавшая экспериментатора на протяжении всего доклада, казалась советскому юноше захватывающе смелой и предельно элегантной.