– Знаю я Барнаульского, – в отличии от Булгакова, этот персонаж Мариного рассказа был знаком Белле. С нехорошей стороны. – Говоришь, они сценарий переделали, а тебя не предупредили?

– Тарановский собирался импровизировать по ходу съемок. И говорили, если я знакома с романом, то этого вполне достаточно. – Мара нахмурилась. Только роман про другое. Он совершенно удивительный… Понимаете, там одна женщина очень сильно любила выдающегося человека. Он написал замечательную книгу про Понтия Пилата и Иешуа… – Девушка умолкла, заметив, что ее собеседница в ситуацию явно не врубается.

– И что? – строго посмотрела нарядная, ароматная хозяйка салона. Мара поджала ноги в непрезентабельных сапогах.

– Он, этот Мастер, написал здорово, а над ним издевались. Понимаете… у Маргариты не было другого выхода. Чтобы отомстить за любимого, она стала ведьмой…

– Это я как раз очень даже хорошо понимаю, – Белла вздохнула с облегчением. В ее общении с девушкой наклевывался смутный, но значительный смысл. – Принеси книгу почитать, подзабыла содержание… А насчет штрафа за нарушение условий договора мы что–нибудь придумаем.

Мару взяли в салон. Даже ее противники не могли не признать, что шубы покупателям девушка демонстрировала великолепно: не захочешь – схватишь. При этом не выламывалась, не изображала модель. Накинет небрежно, запахнется, глянет исподлобья, откинув за спину длинные русые волосы, и уже мерещится рядом лаковый "кадиллак", статный кавалер в смокинге, ярко освещенный подъезд казино или ресторана с почтительно застывшим швейцаром.

Однажды, замотавшись с подготовкой новой партии товара до полуночи, Белла взялась подвезти девушку до метро. Им оказалось по пути: мадам Левичек проживала на "Войковской", Мара – дальше, у "Речного вокзала".

– А это бумага тебе, – Белла левой рукой вытряхнула из сумки конверт. Только не теряй, с киношниками твоими надо держать ухо востро.

Мара с изумление прочла заверения в том, что у съемочной группы фильма "Пламя страсти" претензий к ней нет. Договор расторгнут в соответствии с пунктом пять – по состоянию здоровья г. Илене М. В. Внизу стояла размашистая закорючка – подпись Тарановского.

– Ой, вот это да! Я же по ночам в кошмарах просыпалась… – Мара уставилась на четкий профиль водительницы с изумлением туземца, увидавшего лицо без татуировки. – Как вам это удалось?

– Просто. Как и все остальное.

Женщины начали часто общаться за кофе в кабинете Беллы и вскоре перешли на дружескую ногу. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, и абсолютную несовместимость жизненных установок, продавщица стала ближайшей подругой директрисы.

Поначалу Белла недоумевала: и на что ей сдалась эта Мара? Увидела бледненькую глазастую худышку – да словно лбом в дверь врезалась. А за дверью такое, что и во сне не привидится: совестливость, честность и чистота! То есть именно те качества, которые значились в списке невостребованных временем, вернее даже – жизненно вредных. И только тут осознала несгибаемая воительница, что жила она в состоянии хронического дефицита добрых чувств. Духовный дефицит, как иммунный, вроде СПИДа – сразу не чувствуется, а дает о себе знать в кризисных ситуациях. Вот на эти случаи и подстраховывалась предусмотрительная Белла по иному образцу скроенной подружкой.

Ранее ни с кем не откровенничавшая Белла, выкладывала юной наперснице свои проблемы, ничего не скрывая и внимательно выслушивала Марины суждения. Получилось, что не она пригрела приблудную девчонку на барской груди, а та ее к себе в душу пустила, да еще жалеет, сочувствует. Смутно, каким–то глубинным чутьем осознавала Белла, что попалась на ее пути девчонка неспроста. Вроде как – в искупление и во испытание.

Она предприняла попытки в корне изменить судьбу служащей. Отправила ее за счет фирмы на курсы менеджеров, и тем самым вынудила оставить ночные дежурства в больнице. А параллельно подсовывала Маре кой–каких вполне перспективных мужичков без ее ведома. Но что–то не клеилось в расчетах Беллы: – в больницу свою вонючую Мара продолжала бегать, а ухажеров решительно отвергала.

… Нежданному визиту Мары Белла обрадовалась. Как раз с ней–то и стоило обсудить претендентов на брачный союз. Но девочка для разговора в этот вечер не годилась. Вялая, ватная, погашенная. Схватилась за огромную, свою любимую оранжевую чашку со смородиновым "пиквиком", специально для нее хранившимся, и только тут задрожала. Промерзла, понервничала, пришла к глобальным выводам о собственной никчемности, неудачливости. Хоть вешайся.

А проблемы–то! Один из постоянных клиентов "Шика", берущих шубы оптом для своего ателье, предложил подвезти Мару – противно и липко мела мокрая густая метель. Ничего не говоря, водитель закатился куда–то к елочкам и чуть не изнасиловал девушку прямо в машине. Вернее, говорил и предлагал гадости. К Белле Мара приехала на троллейбусе, лязгая зубами от холода и стресса.

– Ерунда, – успокоила Белла. – Хуже будет, если не позаботишься о тылах. Неужели еще не понятно, что девушке с твоим характером нельзя одной в этой жизни плутать? Заступник нужен, покровитель, мужик.

– Только не надо меня ни с кем знакомить, ладно? – подняла Мара аквамариновые бездонные глаза.

– В монашки что ли метишь? – осерчала доброжелательница.

– Не знаю, – искренне опечалилась Мара. – Честное слово – не знаю! Порою думаю, что лучше в монашки… А иногда кажется, что и родилась лишь для того, чтобы встретить… Встретить его… Я ведь знаю, таких вообще не бывает. Не бывает – и все. А каждый день просыпаюсь и сердце колотится – а вдруг сегодня? Открою глаза – а рядом он. Глупо, да? – Мара устремила на подругу свой загадочный взгляд.

Белла пожала плечами. Она так и не поняла, что же таится в нем гордыня, глубоко спрятанное отчаяние, страх? Отметила лишь, как прелестно узкое бледное лицо, даже сейчас – с остатками размазанной косметики, с сухими, потрескавшимися от холода губами, и в очередной раз подумала: "Эх, что ж с тобой не так, лапушка?"

Она относилась к девушкам, время которых ушло вместе с романами Вальтера Скотта, сумеречными замками на неприступных холмах, святыми обетами и платонической жертвенностью рыцарей. Ей бы сидеть в круглой башне, расшивая ковер на высокой прямоугольной раме, глядеть в узкое окно, за которым взбирается по склону зигзаг дороги, высматривать его единственного, заслоняющего весь остальной мир.

Прекрасная дама рождалась для одной любви, для одного безоглядного, Богом данного чувства. Трепетная, легкокрылая душа рвалась в костер всепоглощающей любви, не ведая соблазнов альтернативных решений. Так было в мрачные времена средневековой строгости и полного отсутствия СМИ.

В отношении Мары время внесло две существенные поправки: она обитала не в замке и отнюдь не считала себя прекрасной. Так себе – обычная нескладеха–акселератка, к тому же замкнутая и далеко не кокетка. Жила она с родителями и младшей сестрой в двухкомнатной квартире панельного дома, ходила по улицам и дворам, как все москвичи. Но то, что девочка видела на этих улицах и во дворах, ранило ее сердце. Как будто неполадки реальности имели прямое отношение именно к ней. Заглядывала ли Маре просительно в глаза торговавшая редиской у метро бабка, спал ли под лестницей у лифта пьяный Кушкин, выгнанный женой, или пищал подброшенный в подъезд котенок, это становилось событием Мариной жизни, вопиющем о вмешательстве, помощи.

Молодости дана беспечность, чтобы произрастать в здоровом эгоизме, наливаться позитивными соками. А Мару терзало непомерное сострадание, мучили ответственность, жалость, вина. Верующий в такой ситуации обращается к Богу с мольбой о заблудшем человечестве. Тот, кто не надеется на высшую помощь, берется исправлять ситуацию сам. Не обязательно с мечом в руках, можно со скальпелем.

Мара решила стать врачом и, повзрослев и помудрев, найти способ сделать облегчить людские страдания.