Узнать Ласкера было не просто. В рыжевато–пегой крестьянской бородище, вязаной шапке, надвинутой до лохматых, ржавых бровей, в живописно–драном сельском прикиде он тянул на закоренелого бомжа. Вот только круглые "ленноновские" очки, то ли стильные, то ли допотопные, не очень вязались с обозначившимся образом бродяги.

– Какими судьбами, чертяка?! – хлопнув рыжего по плечу, Максим протянул руку.

– Пусти его, – "не заметив" руки, посоветовал тот, взял щенка и поставил на песчаный откос. Пес тут же присел по малой нужде. – Ишь, натерпелся… Я, собственно, к себе добирался. А домино–то заколочен. Топор найдется?

– Эй, господин Ласкер, у тебя с головой совсем плохо. Столкнулись мы с тобой на краю света, как вижу, нежданно, при столь волнующих обстоятельствах – и разбежались? Полагаешь, я тебя прямо так отпущу в промозглую избу без праздничного обеда? У меня щи имеются. И наливка черничная… – Максим подозрительно посмотрел на неопределенно топчущегося человека и предупредил: – В друзья не набиваюсь. Вопросов задавать не буду. А в том, что случилось, винюсь.

Жарко топилась печь, Лапа спал на постеленном ему половичке, за столом, покрытом желтой в крупных розанах клеенкой душевно беседовали два согревшихся щами и черничной наливкой мужичка русофобской и русофильской внешности.

Пять лет назад, незадолго до исчезновения Горчакова, они так же сидели за покрытым клеенкой столом в соседней избе, обмывая приобретение Ласкера. По совету своей супруги Гали, особы крайне хозяйственной, тот приобрел за гроши одну их брошенных изб в Волдайской деревне. Притащил сюда и Максима, дабы прельстить рыбалкой и совместным семейным летним отдыхом. Галя сватала Максиму свою приятельницу. Но ни приятельница, ни рыбалка не увлекли закоренелого холостяка и урбаниста Горчакова. А вскоре он и вовсе покинул ВЧ, скрылся в Москве и расторг дружескую связь с Лионом.

– Купил все же халупу. Обустроился. До сих пор в себя не приду, Лион привычно шмыгнул носом и посмотрел на свет черничную наливку. – Ну что ж – со свиданьичком. – Чокнулись гранеными стаканами с соответствующим, забытым уже, звуковым эффектом.

– А ведь я ждал тебя, Ласик.

– Ты меня Ласиком не называй, отвык.

– Договорились – Лион Израилевич.

– Какой к шутам Израилевич. Перед тобой – Хуйлион. Бабка, у которой огород копал, насмотрелась мексиканских сериалов и никаких имен кроме Хулио не воспринимала. Так и звала. А уж потом мои дружки имя усовершенствовали Хуй–ли–он? На китайский манер. Но с вопросительным знаком… – Леон тяжко вздохнул. – Я ведь теперь совсем другой человек. Дитя свободы. Лицо без определенного места жительства.

– Круто взял… Это после твоих–то научных подвигов? Слышал я, ты в какое–то серьезное дело с генератором встрял.

– Давняя история. Полгода прошло. Я тогда от научных свершений и денег больших в монастырь подался.

– В монастырь?!

– Почудилось мне, что я со своими пытливыми мозгами ни в ту степь пру. Потянуло грехи замаливать. Завелась, знаешь ли, этакая занозливая боль в сердце. – Он пристально заглянул Максиму в зрачки, но не дождался ни поддержки, ни откровенных признаний. И в той же напевной обстоятельной манере случайного соседа по купе продолжил: – Месяц всего в обители и выдержал. В конце июня сбежал. Попробовал постичь внутридушевно иные горизонты… Встал среди поля, огляделся. Все вокруг мое! И никаких обязательств, никаких спонсоров, никаких запретов на размышления. Полная свобода деяний и воли… Н-да… По дворам ходил, бабулькам помогал – там покопал, там попилил, в избе брошенной перебился… С октября подался в бомжи – изменил так сказать общественный статус в корне. Или меня изменили… Эх знать бы, кто над нами эксперименты ставит! Вот бы в рожу плюнул! – бывший обитатель монастыря покосился на красный угол, но там не было ни иконы, ни гневного фосфорисцирующе–призрачного лика. И гром не грянул. А Максим лишь горестно вздохнул и пожал плечами:

– К самому наивысшему начальству я тоже доступа не имею. Адресок не знаю. Но тут вот на земле кое–кому, в самом деле вломить бы следовало. Только я ведь, как известно, не боец. Видишь вот – спрятался!

– А чего тебе. С такими деньжищами, как ты грабанул мог бы и получше апартамент найти. – Лион поднялся. – Топор давай, пойду свои хоромы вскрывать. Заночую, если потолок не рухнет.

– Брезгуешь у грабителя ночевать? А у меня колбаса полукопченая в подполе. И консервы. Сейчас прямо ужинать начну. Без всякой паузы. Мы, стяжатели, устраиваться умеем… Вот в Испании домишко имею, на Лазурном берегу и здесь вилла. Пса сегодня за двадцать штук купил. Шикую. – Он нахмурился. – Что ж, на твое доверие я рассчитывать не в праве.

– Сказал тоже… – Леон снял куртку, повесил на гвоздь и вернулся за стол. – Похоже, диагноз у нас с тобой, невзирая на коренную несхожесть менталитетов, все же общий – НЕСРЕЛ– неизлечимая несовместимость с окружающей реальностью.

Скромный гость отказался от любезно предложенного хозяином спального места – пружинного матраца, стоящего на чурках. Он устроился возле громоздкого шкафа на тюфяке, набитом соломой. Дом, состоящий из горницы и кухни, объединяла возвышающаяся в центре русская печь. От прежней жизни здесь остался двустворчатый шифоньер с выдернутыми ящиками, продавленный топчан и стол в кухне, сбитый самодельно лет сорок назад. На стенах между бревнами кое–где торчала затыкавшая щели пакля и висели ходики с гирей. Это была первая покупка Максима на новом месте. Кроме того, он серьезно обустроил хозяйство – починил крышу, крыльцо, забор поставил, восстановил и залепил замазкой стекла в маленьких оконцах.

– Я считал себя белоручкой, тонкокожим городским неженкой. – Закинув руки за голову, Максим смотрел в едва различимый во тьме потолок. За прикрытыми цветными шторами окнами шумел дождь и тоскливо подвывал ветер. Скребли о стекло ветки старых яблонь. От этого маленькое тепло в одиноком домике казалось особенно уютным, а человек, посапывающий рядом в темноте боевым другом. Щенок устроился в ногах, свернувшись на колючем шерстяном одеяле тугим клубком, так, что нос прикрывала задняя больная лапа. – А здесь – сплошные трудовые свершения.

– Мало ли что мы про себя думали… – отозвался Лион. – Онечка Ласкер – врожденный мозгляк, отвлеченный от всякой реальности. Не знал, как лопата выглядит. А уж что бы в чужом подъезде ночевать… В страшном сне увидеть не мог. И ничего – справился. – Он помолчал, ожидая вопроса, но Максим расспрашивать не стал.

– У меня такое впечатление, что сидим мы тут с тобой у черта на куличках и пьесу какую–то разыгрываем. Помесь Горького с Кафкой. Ходим все вокруг да около. Объясниться тянет, да вот не знаю, клянусь, не знаю, с чего начать, что бы правильно вышло… Доступно пониманию, – Максим вздохнул.

– Излагай по порядку, разберемся. Начни с того, голубь, что сбежал ты из лаборатории, не озадачив себя необходимостью поставить в известность друга и самого тесного соавтора гениального изобретения.

– Пойми, мне легче спрятаться, чем объяснять свою правду! Такой уж я урод. Одно только знал твердо "враки – мраки", а вот как без них выживать?

Видишь ли, у нас в семье с самого начала все как–то заковыристо шло. Моя бабка – Варвара Николаевна, или как ее все называли, – Варюша, разошлась с мужем еще до войны. Сына Мишеньку вырастила одна. И невесту ему сама нашла – дочку одной приятельницы. Леночка играла на скрипке, была светлая и воздушная, как принцесса из сказки. Но Михаилу Николаевичу, человеку серьезному, сделавшему к тому времени блестящую карьеру в ответственном ведомстве, фея эта понравилась. Родился я в положенный после заключения брака срок.

– В КГБ что ли папаша трудился? – пророкотало в темноте. Лион возился, устраивая теплое лежбище.

– Ну зачем. Михаил Львович Горчаков был архитектором, причем, довольно крупным.

– Архитектором человеческих душ?

– Нет. В прямом смысле. Бассейн "Москва", конечно, помнишь?