– ТАМ, как известно, не приемлют возмездия. Подставляют вторую щеку, врачуют скверны добром… И что же получается, извольте видеть? – сверкнув бельмом, мрачно проворчал Азазелло: – Насвинячат, а нам разгребать. В результате совершенно запустили ситуацию. Ведь это же парадокс! Надо стать ведьмой, чтобы свершить святое, извините за выражение, возмездие, и справедливо наказать врагов!
– Верно, – молвила Маргарита выпрямившись и вздернув подбородок. – Я наслаждалась расправой с литераторами, травившими Мастера. И не жалею об этом.
– Вот, милая! – прорычал Азазелло, ощерив желтый клык. – А не вмешайся мы – сидели бы, подставляя другую щеку. По уши в… неприятностях, со всеми своими добродетелями.
– Именно! – подхватил Коровьев. – Вообразите хотя бы на минуту: никакого дьявола нет, как утверждал покойный Берлиоз. Никто не являлся майским вечером на Патриаршие пруды. МОССОЛИТ процветает. Затравленный мастер в дурдоме, да не в таком уж ладненьком, как мерещилось ему сквозь пелену бреда. А в натуральном – с двадцатью коечками в палате и милейшими сотоварищами по страданию. Естественно, он буйствует, прогрессирует в своем слабоумии, глядишь – и ручки на себя наложил! Что ж случается в результате сего с вами, Маргарита Николаевна? Вы туда же, уверяю, дражайшая. Таблеточек из пузырька наглотались – и в ящик, мужа – в лагеря отправляют за неполадки на стройке. А уж жертв, жертв!.. – Он скорбно закачал головой, сжав виски с сутенерскими баками неопрятными руками.
– Жертв и так оказалось не мало, – нахмурилась Маргарита, увидевшая прошлое по–другому. Не так, как виделось из вечного Приюта – сквозь розовую пелену предзакатных лучей, а в упор – с побежавшими по коже мурашками. – Мы пережили страшные дни.
Воланд обратил узкое лицо к Мастеру. На нем светились презрением зеленые тигриные глаза, с вертикальными штрихами зрачков.
– Что скажите на это, герой? Догадываетесь, каковы причины упомянутых Маргаритой Николаевной бед? – Ваша гордыня, тщеславие, честолюбие… Трусость, в конце концов! Да, да, милейший добрый человек – трусость! А уж прелюбодеяний за вами числится – и напоминать не стоит… С Маргаритой Николаевной вы проживали, как сами понимаете, в смертном грехе.
Послышались горестные всхлипы – Бегемот и Коровьев пустили слезу.
– Нет, – скрипнул зубами Мастер. – Не верю. Наша любовь была ниспослана свыше.
– Разумеется, вам несказанно повезло тогда, в весеннем Московском переулке. Полагаю, это ОН вложил в руки Маргариты Николаевны желтые цветы и подтолкнул вас друг к другу, чтобы роман о Иешуа смог состояться. Но просчитался… Ах, как же ОН обидно просчитался! Свой великий роман, свой пропуск в Свет, Мастер предал. Струсил, сжег дело своей совести, жизни. Вдобавок едва не сошел с ума от униженной гордыни и уязвленного тщеславия… А ваша любовь? Ваша великая, тайная, воровская любовь? Нежнейшая преданная возлюбленная, обманывая состоятельного мужа, бегала в подвал к нищему изгою. Он же, ее герой, взвалил на плечи дорогой ему женщины все свои тяготы, обиды, страхи и при этом вообразил себя мучеником!
Мастер поник, в сорвавшемся голосе обозначилась хрипотца:
– Мне надо было, непременно надо, чтобы роман понравился людям! Чтобы он не лежал в столе, в подвале, а явился публике. Чтобы о нем говорили на каждом углу, меня узнавали в лицо, а товарищи, мнение которых я уважаю, трепетно жали руку…
– Благодарствуем за откровенность! – обрадовался Коровьев. – Все слышали? Вот она, хваленая бескорыстность интеллигенции! – Придав лицу неправдоподобную искренность, а голосу ехидную мягкость, он обратился к Мастеру: – Вы, славный сочинитель, полагали, что вдумчивый советский читатель захиреет без ваших откровений, а литературный процесс иссякнет? Не стесняйтесь, голуба, это вполне нормально: творец стремится к пониманию и признанию широкой общественности. А получив признание, становится членом МОССОЛИТА, ест порционного судачка, в Грибоедове. И дом в Перелыгино берет! Непременно берет!
Голос Мастера прозвучал глухо:
– Теперь я знаю, как следовало поступать, что бы получить право на Свет… – он шумно вздохнул и продолжил с напором человека, открывшего истину и готового сражаться за нее до конца. – Каждый должен научиться справляться со злом сам. Научиться побеждать трусость, отчаяние, зависть… На этот счет ему даны твердые указания. – Мастер вскинул голову и отчетливо выговорил заледеневшими губами: – Заповеди.
Воланд встал, скучающим взором обежал комнату.
– И вот с этими своими открытиями вы рветесь все начать заново… Я понял правильно – вы просите о Возвращении!?
– Мы должны пройти через страдания, чтобы снова возжелать покоя. Мы должны расстаться, чтобы снова найти друг друга. – В глазах Маргариты блеснули слезы. – Мессир, самая великая ценность, которой владеем мы, наша любовь. Нескончаемое благоденствие Приюта убивает ее! Любовь не знает покоя. Она может стать настоящей, верной и вечной, лишь побеждая смерть…
– Это, видимо, последнее слово… Ну что ж – будь по–вашему! "Любовь, побеждающая смерть!" – экое поэтическое откровение. Да как свежо! – Воланд захохотал и страшен был его смех.
Он стал вдвое выше, прозрачнее, сквозь зыбкий силуэт гиганта бледно светилось окно с застрявшей на полпути лиловой тучей. Свита, сбросив шутовские маски, стояла рядом в напряжении завершивших переговоры секундантов. Электрические разряды потрескивали в воздухе. Туча медленно двинулась к Дому.
– Будь по–вашему… – тихо повторил Воланд с иной, раздумчивой интонацией и взглянул искоса, словно прицениваясь. – Полагаю, есть повод развлечься. Тяжко быть всеведущим, колеся по кочкам времени и пространства. Заезженные дорожки, знаете ли… Ведь вы от этого бежите. Бежите в неведомое… Хотя подозреваете, подозреваете ведь, что возвращение в Приют может не состояться. МОЖЕТ НЕ СОСТОЯТЬСЯ. И тогда вас растворит в себе Тьма. Вечная Тьма! Не холодит вашу кровь дыхание бездны? Не захватывает дух петля опасности и неведения? – Сумрачный великан пригвоздил взглядом прижавшихся друг к другу людей. Они молчали. И тогда громом раскатился кличь:
– Сыграем же, господа!
И взметнулся, закружив вихрь, черный плащ, и расступились стены, открывая безбрежный мрак. Вихрь подхватил влюбленных, швырнул в бездну. Крошечные песчинки, они неслись в неизвестность, не разжимая объятий. Свита Воланда парила во тьме, то приближаясь, то удаляясь в кружении могучего смерча.
Маргарита охнула и крепко зажмурилась: они оказались на краю гигантской, засасывающей воронки. Заворачиваясь винтом, по–волчьи завывая, проваливалась в пустоту тьма.
– Это вход в Бездну. Туда вам пока рановато. Не стоит торопиться… Жребий, Азазелло! Они должны тянуть жребий! – Воланд поднял руку, сверкнув черными алмазами на раструбе перчатки, и взоры влюбленных обратились вверх.
Скрылась во мраке страшная воронка. Нечто огромное, переливаясь сапфировым светом, приближалось, росло, и вот возник перед лиловым рыцарем вращающийся барабан. Он был прозрачен, гулок и наполнен сверкающей звездной пылью.
– Это жизни. Те, что еще не являлись на свете, и те, что никогда не появятся. Кто первый рискнет сыграть?
Мастер приблизился к барабану, опустил руку в прорезь. Его пальцы растопырились, погрузившись в мириады искр, и сомкнулись.
– Ваша очередь, леди… – учтиво предупредил паж, беря из рук мастера выуженную искру и передав ее Воланду.
Марго подошла к барабану, щурясь от света. Рука, погрузившись в зародыши бытия, ухватила нечто живое, пульсирующее.
– Ловко вы действовали, – приняв добытого светлячка, паж передал его Воланду. Тот помял в ладонях добычу. Искры оказались скрученными листочками тончайшей бумаги, на которой проступали мерцающие знаки.
– Поздравляю. Вы попали в девятку!
– Как?! – вспыхнула радостью Маргарита. – Вы узнали нашу судьбу?
– Вам выпала жизнь. Она будет. И это единственное, что я пока знаю. Остальное ведомо лишь ЕМУ. Путь тех, кто избрал возвращение, скрыт туманом непредсказуемости. Нынче на Земле 1950–й. С этого мгновения там, неведомо когда и неведомо у кого родятся дети. Славные такие мальчик и девочка. Может, сейчас, а может – пройдет вечность. Далеко не факт, что вы вообще встретитесь. Вы можете пройти мимо, не узнав друг друга. Вы можете ошибиться, поддаться искушению и соскользнуть во тьму. Всякое случается с обычным смертным.
