К концу сентября интерес к ней пропал, а еще через месяц одни использовали ее как тему для костюмов к Хэллоуину, а другие уже забыли.

— Я родилась сейчас и здесь, — сказала Тесла Киссуну возле исчезавших остатков дома Мэв О'Коннел, и это было правда Земля, которая должна была стать для нее могилой, стала колыбелью, и Тесла вышла из нее обновленная. Неудивительно, что следующие несколько недель походили на второе детство, хотя и немного странное.

Как Тесла и говорила Д'Амуру, она не заметила особых откровений. Дар, попавший к ней то ли по недосмотру, то ли сознательно и неслучайно, сам по себе не давал понимания структуры реальности. А если и давал, Тесла еще не научилась различить то, что незаметно обычному глазу. Теперь она не могла отважиться даже на мелкое чудо, какое она сотворила в ночь на складе, дав Гарри возможность смотреть глазами мертвых. Она не имела ни малейшего желания влиять на людей до тех пор, пока не почувствует себя уверенной в своих действиях. А это, подозревала Тесла, наступит не скоро. Ум ее был закрыт даже больше, чем до воскресения, словно инстинктивно она сузила поле зрения при виде от крывшегося горизонта — из страха потерять себя.

Теперь она вернулась в свою старую квартиру в Западном Голливуде. Она поехала туда прямо из Эвервилля не потому, что когда-то была там счастлива, — нет, счастлива она не была; но ей хотелось увидеть что-то знакомое. Многие соседи съехали, появились другие, но комедии и драмы, происходившие у них за закрытыми дверями и окнами, по большей части не изменились. Ожидающий операции транссексуал из нижней квартиры по субботам до четырех утра слушал свою музыку; пара, жившая напротив, дважды в неделю устраивала скандалы, а после бурной ссоры так же бурно мирилась; чей-то кот ежедневно оставлял лужи блевотины на лестнице. Не слишком шикарная жизнь, но в этой обшарпанной квартирке с дешевой мебелью и потрескавшейся штукатур кой был ее дом. Здесь Тесла могла вообразить, что она нормальная женщина и живет обычной, нормальной жизнью, Возможно, не так, как принято в американской глубинке, но все же вроде того. Здесь в былые дни Тесла лелеяла свои самые заветные надежды и впустую потратила время, вместо того чтобы идти к цели прямым путем. Здесь она зализы вала раны, если отвергали ее сценарии или любовь наносила удары: когда она узнала, что Клаус ей изменяет; когда Джерри уехал в Майами и не вернулся. Порой жизнь здесь казалась нелегкой, но это помогало не забывать, кто она такая. Сейчас это важнее любых удовольствий и самообмана.

Конечно, в этой квартире погибла несчастная Мэри Муралес, задушенная ликсами Киссуна, Здесь они с Люсьеном — бедным, невинным Люсьеном — разговаривали о том, что люди — это сосуды для Бесконечного. Тесла никогда не забывала его слов. Возможно, они были пророчеством, хотя она не верила в пророчества и считала, что будущее всегда скрыто; так она и сказала Д'Амуру. Однако сама она стала сосудом, заключавшим в себе огромную, бесконечную силу. Тесла несла в себе эту силу, и ее задача заключалась в том, чтобы не дать силе себя раздавить. Если она не научится использовать Искусство как Тесла Бомбек, пускай оно остается внутри ее.

В этот период реабилитации ей иногда звонил из Нью-Йорка Гарри. Он спрашивал, как ее дела, трогательно беспокоился о ее состоянии, и их беседы по большей части были совершенно банальными. Политических вопросов они почти не затрагивали, и Гарри придерживался своей линии мягко и открыто, предоставляя Тесле самой сменить тему, если она захочет. Тесла делала это редко. Так они болтали ни о чем и были довольны. Прошло еще несколько недель, Тесла стала чувствовать себя увереннее, и тогда они заговорили об Эвервилле и о последствиях того, что там произошло. На пример, не слышал ли Д'Амур что-нибудь про иадов или про Киссуна? (На оба вопроса он дал отрицательный ответ.) А про Томми-Рэя и маленькую Эми? (И снова он ответил, что нет.)

— Затаились, — сказал Гарри. — Зализывают раны. Ждут, кто первый шевельнется.

— Тебя это, похоже, не беспокоит, — сказала Тесла.

— По-моему, Мэв была права. Знаешь, что она мне сказала? Она сказала: если ты не знаешь, что впереди, чего же ты боишься? В этом есть смысл.

— Гарри, никто из погибших не знал, что впереди, но им было чего бояться.

— Да. Я и не пытаюсь притвориться, будто вокруг только солнце да цветы. Я знаю, что это не так. Но я столько времени потратил на поиски врага…

— Ты уже видел его.

— Да, я его видел.

— Похоже, ты улыбаешься?

— Ага. Черт, не знаю почему, но улыбаюсь. Грилло советовал мне смотреть на это дерьмо проще, а я с ним спорил. Надеюсь, Бог сейчас даст Грилло меня услышать, потому что он был прав. Тес, он был прав.

Разговор закончился, но после того, как Гарри вспомнил о Грилло, Тесла уже не могла забыть о нем. Раньше она не хотела не то что разбираться в своих чувствах, а даже касаться этой темы, опасаясь потерять с трудом восстановленное равновесие. Но сейчас упоминание о Грилло застало Теслу врасплох, и воспоминания покатились, как снежный ком, увлекая ее за собой. Она обнаружила, что все не так уж страшно. Грилло сильно изменился за те восемь лет, что они знали друг друга: растерял идеализм и уверенность, превратился в циника. Но из-под этой маски проглядывало лицо прежнею Грилло — обаятельного, вспыльчивого, простодушного — по крайней мере, таким она его увидела, когда они познакомились. Они никогда не жили вместе, и теперь Тесла об этом жалела. В ее жизни не было другого мужчины, который восемь лет оставался бы к ней привязан. Даже раньше, когда она колесила по «Америкам» и не звонила месяцами, им с Грилло хватало нескольких слов, чтобы понять друг друга и продолжить диалог.

Вспоминая эти звонки из закусочных для дальнобойщиков, из кафе на захудалых заправках, она мысленно вернулась к тому, чему Грилло посвятил последние пять лет, — к Рифу. Он называл Риф делом своей жизни и утверждал, что собранной в нем информации достаточно, чтобы описать все на свете. По словам Грилло, самому ему недоставало для этого энергии и терпения. Тем не менее, насколько могла судить Тесла, он не отходил от дел до самого конца.

Ей стало любопытно узнать, действует ли Риф до сих пор. Чем больше она о нем думала, тем сильнее ее тянуло взглянуть своими глазами на это собрание редкостей. Она вспомнила, что Грилло оставлял ей парочку телефонов на случай, если ей понадобится связаться с системой или сообщить ему что-то, но номеров этих не нашла. Значит, придется самой поехать в Омаху и увидеть все собственными глазами.

Лететь самолетом ей не хотелось. Она никогда не любила доверять свою жизнь и судьбу чужим рукам, а теперь и подавно. Если уж ехать, то на своих колесах, как в старые добрые времена.

Она провела тщательный техосмотр и шестого октября, оседлав «харлей», отправилась в тот самый городишко, где много лет назад Рэндольф Яффе сидел в почтовом отделении, разбирал безадресные письма и подбирал ключ к загадке, теперь поселившейся внутри ее.

В первую ночь в новом доме Феба, как ни старалась, не смогла увидеть во сне Джо. Вместо него ей приснился Мортон. Из всего великого множества людей — именно Мортон. Сон был кошмарный. Феба оказалась на берегу, еще не развороченном усилиями Короля Тексаса, и видела тех самых птиц, что едва не прервали ее путешествие. И там же стоял ее муж, одетый только в жилетку и свои лучшие носки, которые он надевал к воскресному костюму.

При виде его она невольно прикрыла грудь, чтобы он ее не коснулся. Но у него и в мыслях не было ее трогать — ни приласкать, ни ударить. Он вытащил из-за спины грязный джутовый мешок и сказал:

— Мы должны уйти, Феба. Ты знаешь, так нужно.

— Куда уйти? — спросила она. Он показал на воду.

— Туда, — сказал он и направился к Фебе, открывая мешок.

В мешке лежали камни, собранные на берегу. Мортон без лишних слов стал запихивать камни ей в рот. А ее руки будто приклеились к груди, защищаться ей было нечем, и пришлось глотать эти камни. Они достигали размера мужского кулака, но один за другим проскальзывали внутрь: пер вый, второй, десятый, двадцатый, тридцатый. Феба становилась все тяжелее, и от тяжести опустилась на колени. А море тем временем подступало ближе, желая ее поглотить.