— Давно — не то слово. Сын уже взрослый. Сам моет шею…
Диктор телевидения сообщил:
— А сейчас посмотрите передачу о сокровищах Эрмитажа.
Поскольку «старка» была уже выпита, все повернулись к телевизору. Минут десять — пятнадцать молчали, смотрели картины. Потом то ли Дина, то ли Лина сказала:
— Люблю сокровища! С детства!
— Э-э! — протянул Кеша. — Если бы их найти! Я на прошлом месяце видел по телевизору, как про одного рассказывали: нашел целый кувшин золотых монет.
— И что же он с ними сделал? Что купил?
— Отдал даром в местный райисполком.
— Вот дурак!
— Может, потанцуем? — предложила Тина. — Кеша в позапрошлое воскресенье специально ездил в Малаховку к одному приятелю переписать что-то необыкновенное — труба и барабан…
— Уже поздно, — сказал Конусов. — Нам, Зиночка, кажется, пора домой.
— И нам с Диной пора, — поддержал Степа.
— Так ты все-таки проспорил? — спросил Степу Кеша. — Твои-то продули? Не так вбрасывали.
Изрядно захмелевший Степа был возбужден:
— И все равно они будут впереди! Не то что твои мазилы! И вообще ты, Кешка, меня не задевай. Хватит издеваться!
…Когда вышли на улицу, Конусов сказал своей жене:
— Ну вот, мы побывали среди живых людей. Как ты хотела. И ни о чем путном эти Беляшевичи даже слова не сказали.
Шедший позади Степа услышал эти слова, попросил Конусовых остановиться.
— Как ты выразился? «Ничего путного»? А что от них путного узнаешь? Ничего! Им телевизор помогает и магнитофон — время тянут. А если все это электричество выключить, пусто у них, как в барабане! И ни одной мысли в голове!
— А зачем же тогда вы, Степа, к ним пришли? — удивился Конусов.
— Зачем? — переспросил Степа. — Он мне три дня назад пульку проиграл. Должен был поставить…
Вздохи на скамейке
Это рассказ о Морковине. Об очень занятом человеке, ответственном работнике исполкома.
И еще в нем действует пожилая женщина — гражданка Ануфрикова, как она представилась Морковину.
Раньше они никогда не встречались. Наверняка не познакомились бы и сейчас, если бы не одно обстоятельство. Уже целый месяц в квартире Ануфриковой идет капитальный ремонт. Вернее, ремонт не идет, а стоит. Положено только начало: разломана печь, ободраны стены и пробито несколько дыр в потолке.
Усердно выполнив эту разрушительную работу, ремонтники исчезли и больше не появляются…
Может, берут Ануфрикову на измор, чтобы приплатила частным образом? Или их перебросили на другой, более спешный объект? Не исключено также, что произошла ошибка: разломать-то разломали, а потом заглянули в бумаги повнимательнее, и оказалось — квартиру эту ремонтировать по плану предусмотрено лишь через три года. Ну конечно, надо подождать. Пока срок подойдет.
Причина в общем неизвестна. Есть только следствие. И оно особенно ощутимо во время дождя…
Несколько раз приходила Ануфрикова на прием к Морковину, но проникнуть в его кабинет никак не могла. Пыталась решить вопрос с сотрудниками пониже рангом, но они отвечали:
— Ваше дело в компетенции товарища Морковина. Ануфрикова снова в приемной. И опять секретарь говорит:
— Вряд ли, бабуся, сегодня что-нибудь у вас состоится. Приходите послезавтра.
— Нет, — заявляет посетительница, — Буду сидеть, пока не дождусь. Я на всякий случай даже обед сухим пайком прихватила.
И вот встреча произошла. Получилось это случайно. Прервав свои занятия, Морковин вышел во внутренний дворик подышать кислородом. Секретарь кивнула Ануфриковой: вот, мол, он, не теряйся, бабуся.
Бабуся не растерялась и через минуту сидела рядом с ним на скамеечке.
— Товарищ Морковин? — спрашивает посетительница.
— Э! — неопределенно отвечает он, глядя в сторону.
— Товарищ Морковин, распорядитесь… Целый месяц ремонтируют…
— Д-э-э… — протягивает Морковин.
— Что, что вы сказали?
Морковин поворачивается к ней, и она видит его лицо: бледное и кислое-кислое, как у человека, страдающего изжогой.
— А я разве с вами разговаривал? Это я с собой. Не видите — отдыхаю.
— Два слова.
— Слушайте, гражданка, я вышел на пять минут. Запарился. Понимаете!
— Вы войдите в мое положение.
— И вы войдите.
— А какое у вас оно, положение?
Морковин горько усмехается:
— Вы вот приходите, ругаетесь… А я ведь один…
— Ну и что?
— Как что? — раздраженно говорит он. — Вы обедали, да? А я нет. И так чуть ли не каждый день. Ложитесь спать в одиннадцать? А я нет. Когда бюллетень, дома сидите? А я нет. У меня вот он и сейчас, бюллетень…
Ануфрикова жалостливо смотрит на своего собеседника и, неожиданно переходя на «ты», спрашивает:
— Да что же это у тебя за работа такая?
— Вот я и говорю: войдите в мое положение.
— Вхожу, вхожу…
— Каждый день расписан, как на железной дороге. В понедельник — исполком, во вторник — оперативное совещание, в среду — сводка, в четверг — пятиминутка…
— А если поменьше устраивать этих совещаний? Или кто-то другой их проведет?
— Ну и темная же вы женщина! Кто же, кроме меня, может?
— Этого я, конечно, не скажу. Я у вас никого не знаю.
— Или взять прием. У меня две очереди: одна граждане, другая — свои сотрудники.
— А что сотрудники в очереди стоят? Пусть они сидят по комнатам и работают…
— Ну да. Они работают. Но решать-то не могут. Иначе что же это будет — анархия?
— Такое слово мне неизвестно, — говорит Ануфрикова. — Но получается что-то вроде… Стоят они у вашей двери и лясы точат.
— А что я могу сделать? Я один!
— Ну, милый, а актив у тебя какой-нибудь есть?
— Актив? А кто с активом должен работать? Опять я! Попробуй устранись. Тут такое нарубят… Вот и горишь! Ни сна, ни отдыха…
— Не спать — это уж последнее дело, — осуждающе говорит Ануфрикова. — Ну, а личная жизнь у тебя какая-нибудь есть?
Морковин строго смотрит на нее, выдерживает паузу и спрашивает:
— Вы что, смеетесь?
— Какой уж тут смех! Тут этим самым пахнет… как его? Сейчас это модная болезнь… Инфарктом!
— Так он у меня уже имеется…
— О-о! — сокрушенно покачивает головой Ануфрикова. — Такой молодой…
— Если бы только один инфаркт. Тогда бы жить можно. А то и печень, и почки, и невроз… Месяц назад врач один рецепт выписал — и никак эту вещь достать не могу. Зашел в аптеку, а там говорят: «Нет». А дальше искать времени не хватило…
— Да ты одиночкой, что ли, живешь? — ужасается Ануфрикова. — Ну да, понимаю. От такого любая жена сбежит…
— Ха-ха! Никуда она не сбежала. Я ее на курорт отправил…
— Эх-хе-хе! — вздыхает Ануфрикова. — Ну, скажу, но завидую тебе! А где этот рецепт у тебя? Дочка моя фармацевтом работает. Так она достанет…
Морковин погружает руку в карман и извлекает оттуда смятую бумажку.
…Когда Ануфрикова пришла домой, дочь спросила ее:
— Была у Морковина?
— Была.
— Распорядился? Бумажку дал?
— Дал. Вот.
— Мама, ты что-то напутала. Это рецепт.
— Вот-вот. Он самый. Понимаешь, помереть человек может… Мне его так жалко стало! Прямо чуть не разревелась…
— Ну, а зачем ты пошла, добилась чего-нибудь?
— Да нет, дочка. Я об этом вспомнила, когда уже здесь на лестницу поднималась…
Конфликт
Заседал товарищеский суд дома № 8 по Средне-Ивановскому переулку.
Председатель суда встал и произнес:
— Разбирается дело гражданки Свекольниковой Лукерьи Гавриловны. Одинокая, беспартийная, работает в овощном магазине, живет на седьмом этаже. Упомянутая гражданка обвиняется в клевете на свою соседку по квартире Петухову. Вкратце сообщаю суть вопроса: Свекольникова распространяет слухи, что сын Петуховой — жулик. Товарищ Свекольникова, сознаете ли вы свою вину? Отказываетесь от своих слов или нет?
Свекольникова, краснощекая женщина лет пятидесяти, вытерла краем косынки лоб, жеманно улыбнулась и ответила:
