— Сейчас, — говорит Жежеренко. — Я бы и сам чего-нибудь выпил…
Звонок. На столике у кровати появляется пирамидон.
Звонок. На столике появляются ландышевые капли.
Звонок. На столике появляется люминал.
Звонок. На столике появляется четвертинка водки. Звонок. Стеклянная трубочка из-под пирамидона пуста, пузырек из-под ландышевых капель пуст, от люминала — одна обертка, четвертинка пуста.
Приемная. На двери кабинета табличка: «Главный инженер Костиков В. П.» За столом сидит секретарь-машинистка. Напротив нее — сумрачный Жежеренко с помятым лицом.
Мертвая тишина, слышно только, как тикают часы. Жежеренко нетерпеливо ворочается, потом спрашивает возмущенно:
— Сколько же можно ждать?!
— Я доложила о вас. Товарищ Костиков сказал, что он занят, — отвечает машинистка и успокоительно добавляет: — А вы газетку почитайте…
— Но я не могу…
— …или «Огонек»…
— Нет у меня для этого времени!
— …или «Крокодил».
— Нет, знаете, с меня хватит! — раздраженно отвечает Жежеренко. В этот момент он встает и бросается в кабинет. Выбежавшая из-за стола секретарша не успевает его задержать.
Кабинет Костикова. Вбегает Жежеренко. Костиков делает вид, что не замечает его, берет трубку и набирает номер.
…Звонит телефон в квартире Костиковых. Анфиса Петровна снимает трубку.
— Такси? 55–25.
— Фиса? Это я. Так, значит, на рыбалку в субботу едем… — говорит Костиков и мечтательно продолжает: — Говорят, на Варварином озере меченосцы клюют со страшной силой…
На лице Анфисы Петровны удивление, переходящее в испуг.
— Витя, ты никогда в жизни не удил рыбу и сейчас говоришь какой-то бред. На тебе явно сказалось нервное напряжение…
Костиков продолжает увлеченно:
— Вуалехвостки идут прямо на голый крючок. Еще вобла… Эту на лимонную корочку берут… Да, да! Пару бутылочек захватим, мормышку…
Фиса говорит, всхлипывая:
— Витя, покажись врачу, возьми бюллетень и немедленно — домой.
Костиков кладет трубку и сухо спрашивает Жежеренко:
— Чем могу служить?
У Жежеренко глаза навыкате от злости.
— Товарищ Костиков, сколько это может продолжаться?! Это же тиранство. Я не сплю, жена заболела.
— Так мы же не поликлиника, — спокойно, бесстрастно отвечает Костиков.
— Мой дом…
— Мы не жилищный отдел.
— Понимаете, это вроде как хулиганство.
— Хулиганством занимается милиция.
— Я прошу вас не давать больше моего номера. Я бы выключил свой телефон, но я ответственное, руководящее лицо, и мне могут звонить по особо важным делам… Так что я прошу…
— Напишите заявленьице. Разберем.
— Куда? На чье имя?
— На мое имя, — говорит Костиков, с достоинством указывая на себя.
— Как? Какое заявление?
— Такое: что вы просите меня не давать вашего номера заказчикам такси и обязуетесь завтра же переменить мой номер…
— Но я не могу…
Костиков говорит спокойно:
— Извините, я занят. Вынужден прервать нашу беседу.
Жежеренко машет руками:
— Нет, нет, нет!
Он хватает со стола листок бумаги, карандаш и пишет.
— Не карандашом, а чернилами, — брезгливо замечает Костиков.
Жежеренко нервно рвет листок, берет другой, пишет, подает Костикову, но тот возвращает:
— В двух экземплярах.
— Это что еще такое? — возмущается Жежеренко.
— Такой порядок.
Жежеренко пишет и отдает оба экземпляра Костикову. Костиков говорит:
— Отдайте не мне, а секретарю. И ждите.
— Издеваетесь? Да?! — кричит Жежеренко. — Глумитесь?!
Костиков смотрит на него презрительно-иронически, говорит:
— А что вы мне тут истерику устраиваете?
Дрожа от гнева, Жежеренко выходит.
Квартира Костиковых. Утро. Костиков бреется. Звонит телефон. Костиков берет трубку.
— Такси? 55–25,—говорит он. — Ах, вам не такси?.. С телефонного узла? Какой теперь мой номер?.. 33–44? Спасибо. Это не бывшая парикмахерская случайно?.. Нет?.. У кого, говорите, был этот номер?.. У Тарантасова?
Костиков кладет трубку и кричит:
— Фиса! Фиса!
С кухни прибегает Анфиса Петровна в фартуке.
— У нас новость! Скажи, что появилось в нашей комнате?
Фиса недоуменно осматривает комнату. Костиков отвечает сам на свой вопрос:
— Тишина! — И добавляет: — Теперь спи спокойно, товарищ Жежеренко.
Боком, боком…
Арсений Полтинников хотел стать литератором.
Но литератором Арсений Полтинников стать не мог.
Ни сейчас. Ни позже, в будущем.
Создатель не вложил в его душу ту искру, из которой можно воздуть огонь литературного творчества.
Но Полтинников был дерзок. Он был настойчив. Он искренне верил в пословицу: «Терпение и труд все перетрут».
В результате труда и терпения возник роман. Он назывался «На Волге широкой».
Роман нигде не был напечатан. Но именно благодаря ему Полтинников прославился…
И не в плохом смысле, а в хорошем.
Случай редкий. Но он, как говорят, имел место. Это историческая правда.
…Главным героем произведения была токарь судоремонтного завода Маша Петрова. Маша любила мастера Иванова. А Иванов любил фрезеровщицу Сидорову. А Машу Петрову любил технолог Александров.
Иванов, как оказалось, был женатым и любил… выпить. Александров в браке не состоял, но допускал брак производственный. Сидорова никого не любила и работала хорошо.
Маша сумела пленить сердце Иванова. Он бросил пить и ушел от жены. Разочарованный Александров с горя запил и сделал предложение Сидоровой. Вскоре они вступили в брак. После этого события Александров стал выпускать только качественную продукцию, а Сидорова начала работать плохо, опустилась и погрязла в быту.
К Маше Иванов не пришел, хотя и от жены ушел. И Маша стала «крутить» с Александровым, к которому прежде была равнодушна…
Вот так примерно развертывался сюжет романа Арсения Полтинникова. Так складывались судьбы героев.
Но еще драматичнее была судьба самого романа: его нигде не хотели печатать.
Автора упрекали в схематичности сюжета и банальности ситуаций. Порою даже спорили с ним о написания отдельных слов. При этом ссылались на Даля и Ушакова.
Свой роман «На Волге широкой» Полтинников забросил. Но зачастил на различные литературные собрания.
Здесь он как-то возмужал, почувствовал в себе силу. Говорить на собраниях было не так уж трудно. Можно было говорить и «совсем не то». Последнее даже лучше: все выступавшие после Полтинникова критиковали его, и имя этого оратора не сходило с уст.
Полтинников стал известен. Видимо, поэтому одно издательство предложило ему быть консультантом-рецензентом.
Но консультироваться у него никто не хотел. Полтинников это чувствовал и огорчался.
А потом перешел к действиям. И однажды в издательство поступил роман… «На Волге широкой». Теперь, правда, он назывался иначе: «На стрелке далекой»; и фамилия автора была другая — А. Рубанков.
Читатель может подумать, что Полтинников взял псевдоним. Нет, А. Рубанков являлся совершенно другим лицом— дядей Арсения Полтинникова, неожиданно «взявшимся» за перо.
Консультант-рецензент яростно набросился на незрелую рукопись. Ругать он умел.
«Для примера разберем образ Маши Петровой. Разве встречаются такие злодейки в наши дни? Разбила одну семью, хочет разбить вторую. Единственное положительное, чего она добилась, — это то, что Иванов бросил пить. Но если вы хотели писать антиалкогольный роман, то это уже должно было найти отражение в завязке. Что такое завязка читайте в статьях С. Антонова…»
Своим разрушительным трудом Арсений Полтинников остался очень доволен. В нем проснулся дар полемиста и наставника. Немаловажное значение имело и то, что труд был оплачен.
Эксперимент стоил того, чтобы его повторить. И вскоре в издательство пришел роман Б. Фуганкова «Гудками кого-то зовет пароход…». О том, что Б. Фуганков был троюродным братом Арсения Полтинникова, знал, разумеется, только сам Полтинников.
