— А вот у нас в институте…

И поведал бы о такой ситуации. В исследовательском институте работает группа молодых специалистов. Раз в неделю на полчаса к ним в лабораторию заглядывает руководитель. Походит, посмотрит, уедет. Ему некогда: как человек заслуженный, с именем, он руководит еще в десяти местах.

Работа в общем выполняется молодыми самостоятельно. Но вот она успешно завершена, все сверено, вычерчено, перепечатано. Довольный руководитель берет в руки папку и пишет наверху свою фамилию.

А потом за его подписью будет статья в журнале, а потом будет прочитан доклад, а потом… Словом, работа, освещенная его авторитетом, получает известность и признание.

Да, бывает и так. Случается. Не часто, иногда, порою, но случается.

Пусть не поймут нас превратно: мы вовсе не хотим ни в какой степени ущемлять опытных пожилых работников. Наше им доброе слово! Но мы против недоверия к молодым. Против искусственного продления молодого возраста до сорока лет.

В будущем, когда люди станут жить до ста пятидесяти лет, сорокалетних, вероятно, будут считать мальчиками. Но сейчас это не мальчики. И нечего гордиться руководителю, что он выдвигает молодежь, если эта молодежь разменяла четвертый десяток.

В восемь лет Моцарт создал свои первые сонаты и симфонии.

В двадцать лет Миклухо-Маклай проводил исследования на Канарских островах.

Могут возразить: это, мол, люди исключительные. Да, исключительные.

Но если бы Миклухо-Маклай работал в научном институте, где не очень рискуют выдвигать молодежь, мы бы о нем, возможно, ничего не знали.

Глава института высказался бы примерно так:

— Что? Есть предложение послать Миклуху? Не серьезно это, товарищи. Молод еще. Имени у него нет, известности никакой. Пусть рядовым послужит, потаскает планшет начальника экспедиции.

Но если служить только рядовым и постоянно таскать планшет начальника, можно и в сто лет умереть, не сделав ничего значительного.

Впрочем, оставим исторические примеры. Есть примеры новые, рожденные последними днями.

Кто стал Колумбом космоса, первооткрывателем далеких заоблачных пространств? Юрий Гагарин, двадцати семи лет.

Кто вслед за ним отправился в длительное космическое путешествие и за сутки преодолел расстояние в два раза большее, чем от Земли до Луны? Герман Титов, двадцати шести лет.

И после этого странно, конечно, слышать подобные разговоры:

— Мы открыли молодой талант и доверили ему…

— А сколько лет этому таланту?

— Ну, человек моего возраста.

— А вам сколько?

— Сорок три вчера было.

Любопытно! Доверили все-таки! Рискнули снять с человека ремешок, на котором водят годовалых детей, и разрешили топ-топ самостоятельно. И человек не упал, пошел. Может быть, на первых порах не очень уверенно, ведь от ремешка отвыкать надо.

В одном районе товарищи долго терзались сомнениями: выставлять кандидатуру В. в секретари райкома комсомола или нет?

Их спросили:

— Почему вы сомневаетесь?

И послышался ответ:

— Да молод еще…

А что, секретарь райкома комсомола должен быть стар?

Вот какие возникают парадоксы!

Молодость боится недоверчивых людей. Не менее неприятны для нее и те, кто заботится о росте молодежи формально, моды ради.

Создали на заводе молодежный участок, помогли ему поначалу, подняли на щит. О нем и газеты пишут, и радио по заявкам молодых производственников вальсы передает, и кинохроника ленты накручивает. Начальника участка и бригадиров в президиумы сажают.

И все для чего? Для того, чтобы пошуметь, кому-то что-то показать, пыль в глаза пустить. Ведь участок в первый месяц план перевыполнял, а потом и детали ему начали подавать с задержкой, и инструментом не обеспечили. Ребята, так увлеченно взявшиеся было за дело, поохладели. Но этого не замечают. Шумиха продолжается. И в кадрах кинохроники вместе с комсомольцами мелькают их старшие товарищи, «друзья молодежи».

Кто после этого скажет, что они отстали от времени, что они недоверчивы и консервативны?

…О чем только не ведут разговор люди, если есть у них свободное время!

Но нам не хотелось бы, чтобы случайно услышанная нами беседа не нашла своего продолжения. Лучше перенести ее в деловые кабинеты, в залы серьезных, авторитетных заседаний..

И пусть в повестке дня этих заседаний значится вопрос «О работе с молодыми кадрами». А дальше, как обычно: «Слушали… Постановили…».

В каждом жанре есть свои традиции.

Критики, например, очень любят делать сноски. Критический труд, не украшенный мерцающими звездочками сносок, выглядит до серости бледно и до обидного убого. Сразу видно: автор не эрудит. Наверно, даже филфака не кончал.

Зато какую впечатляющую силу имеет статья или монография, где на каждой странице внизу: «Лафарг, том I, стр. 37», «Тит Лукреций Кар. „О природе вещей“…», «В. Ермилов. Сочинения…»!

Иногда бывает так, что статья еще не началась. И ничего не написано. Сиротливо наличествует только заголовок. Но рядом с ним уже звездочка. Внушительно и научно!

Пусть не обидятся критики на то, что у них отнимают монополию на сноски. Именно этот прием мы и хотим применить.

Есть предложение — поставить звездочку. Есть соображение — дать под тем же знаком сноску: «Случаи, описанные здесь, действительно имели место. Одни из них — личные наблюдения автора, другие взяты из писем читателей».

Случай № 1. Петр Сергеевич Проскурин, наладчик по должности, прибыл в санаторий. Его мечта об отдыхе под знойным солнцем юга, о целительных ваннах, о купании в нежных, теплых волнах Черного моря сбылась.

С чувством трепетной радости в сердце и блаженной улыбкой на лице ступил он на обетованную санаторную землю.

— Скажите, к кому мне обратиться? — спросил он повстречавшуюся на аллее женщину в белом халате.

— Что, с путевкой приехали? — безразличным тоном сказала она. — Ох-ох, куда мы вас всех девать будем!..

Последнее относилось уже к заботам дежурной сестры.

— Садитесь, — предложила сестра. — Сейчас заполним анкетку. Берите градусник, дайте рубль на прописку, паспорт. Так-так. Сейчас пойдете в санпропускник, под душем поплещетесь. Там, правда, очередь — заезд большой, — но обедать вы все равно опоздали… Вот наискосок магазин, колбасы пока купите. Ценные вещи лучше сдать. Дальше так: пойдете представиться главному врачу. У нас такой порядок. Немножко подождать придется в приемной: у него народу много… Ну, а положим мы вас в изолятор… Теперь отвечайте: фамилия, имя, отчество, возраст, женат, дети есть? Что же вы молчите?

Петр Сергеевич сидел с постным лицом. От слов «санпропускник», «изолятор», «приемная» он впал в тихую задумчивость.

— Почему же в изолятор? — жалобно спросил он. — Я же здоровый.

— Я понимаю, больной, что вы здоровый. Но вы тоже должны понять, что мест у нас нет.

После того как исповедь окончилась и «дело» на Проскурина было заведено, сестра дала еще одно напутствие:

— Ознакомьтесь с распорядком дня. Он соблюдается строго. Кто нарушает, тех мы немедленно выписываем и сообщаем по месту работы…

Петр Сергеевич покорно перенес все испытания, предсказанные сестрой. Через два часа он стоял уже на пороге изолятора.

— А где ваш чемодан? — спросила няня. — Идите заберите и сдайте в кладовку. Нужные вещи возьмите с собой. Учтите: кладовка работает два раза в неделю…

За несколько «рейсов» Проскурин перетащил свои вещи в изолятор, а пустой чемодан оставил в гардеробе.

Наконец можно прилечь. Но едва начал Петр Сергеевич расшнуровывать ботинки, явилась сестра:

— Пожалуйте на прием к лечащему врачу.

Сорокаминутная беседа с врачом протекала живо и увлекательно. Врач сыпал вопросами: «Болели ли вы в детстве свинкой?», «Не было ли среди родственников психических больных?», «Как у вас с алкоголем? Пьете много?»

В заключение врач посоветовал больше дышать свежим воздухом и питаться. При этом заметил: