– Я не стану этого делать.

– Почему нет? – нахмурился старик. – Это гораздо лучше, чем любое предложение, на которое может рассчитывать женщина.

Все сочувствие, которое она к нему испытывала, испарилось. Такой же, как все англичане. Ей не следовало ожидать ничего, кроме подобных расчетов и желания удовлетворить собственные запросы.

– Меня нельзя купить.

– Но, – поддел он, – вас всю жизнь будут покупать другие, пока вы не состаритесь и не останетесь в одиночестве. – Граф ткнул в нее пальцем. – Я предлагаю вам стабильность.

Сиделку не задевали оскорбления, и если бы не человек, брошенный в камеру этого заведения, она бы развернулась и оставила графа в подвешенном состоянии. Маргарет ценила свои навыки и независимость слишком дорого, чтобы продаваться.

– Ваше предложение не обсуждается.

Чувство превосходства, появившееся в графе в эти последние минуты, снова треснуло, обнажая отчаявшегося человека. Человека, которому граф, несомненно, не позволял выйти на свет и которого уж тем более не желал демонстрировать в присутствии женщины.

– Прошу вас.

– Я помогу вашему сыну, милорд, но жертвовать собой не стану.

Вся бравада и английская чопорность испарились, вновь оставляя человека, потерявшего контроль над рассудком своего сына; и, как следствие, наследие, ради которого граф трудился всю жизнь, чтобы передать Джеймсу, должно исчезнуть. Карлайл медленно кивнул, и Маргарет не могла не чувствовать себя так, словно вонзила кинжал старику меж ребер. И все же она не могла заставить себя сделать это. Кто знает, какой окажется жизнь с незнакомцем? Несчастной, полагала она. Мэгги не могла поверить, как он вообще о таком подумал.

– Не волнуйтесь. Я наставлю его на путь истинный, – мягко сказала она.

Граф тяжело вздохнул и отвернулся. В свете камина Маргарет могла поклясться, что видела след стекающей по его щеке слезы. Она бы хотела помочь ему, но будет вполне достаточно, если она сделает все возможное, дабы вернуть виконта Пауэрза в нормальное состояние. Скоро и его отец это поймет.

Мэтью Кассиди бродил снаружи хлипкого лестничного колодца, ведущего наверх, в сомнительное жилище его сестры. Чтобы успокоить истрепанные нервы, он глубоко затянулся сигаретой. Ее кончик горел дьявольским красным огоньком в туманной лондонской ночи. Мэтью было ненавистно, до чего он дошел. А теперь он ненавидел еще и Лондон. Как бы он хотел вновь очутиться на торфяных просторах Голуэя, возвышающегося над заливом. Но он не мог вернуться. Не теперь. И никогда. По многим причинам. Причинам чертовски пугающим, чтобы о них думать.

И вместо того чтобы думать, он курил. Снова и снова, пока между трясущимися пальцами не осталось ничего, кроме окурка. Он спрятался поглубже в тень, отчаянно не желая быть замеченным.

Стремительное движение пробежавшей по сапогу крысы заставило его прыгнуть в грязную лужу застоявшейся жидкости. Скорее всего, из сточной ямы, переполненной сверх всякой меры.

– Дерьмо собачье! – зашипел он, тряся сапогом, чтобы избавиться от нечистот.

Мэтью трясло от ужаса этого места и осознания собственного положения. Он, конечно, насмотрелся на ад в Ирландии, но это место было чем-то иным. Это был ад, где роилось больше людей, чем в любом другом месте на свете, где можно купить ребенка для забавы, джин, разбавленный кислотой, или достаточно опиума, чтобы выкурить мозг. Это гоморра, и он оказался здесь, пытаясь избежать так называемого британского правосудия и уничтожить ублюдков, которые так обошлись с его народом… ублюдков, которые, по видимому, не испытывали никаких угрызений совести, гноя собственный народ на свалке полужизни.

Святые угодники, если британцы могут так поступать со своими людьми, не удивительно, что они систематически морят голодом Ирландию. Потерев руки о шерстяные рукава, Мэтью сгорбился, стараясь держаться подальше от отходов.

– Что, во имя Святой Девы, ты здесь делаешь, Мэтью Винсент?

Кончик ножа, пронзающий его толстую морскую куртку, заставил замереть, чтобы сестра не проделала в нем новую дырку. Пока он стоял неподвижно, сигарета, догоревшая до основания, ужалила его пальцы.

– Черт подери, Маргарет, – зашипел он.

Она уколола ножом немного сильнее, достаточно чтобы предупредить его, но не порвать куртку.

– Отвечай на вопрос.

– И так ты встречаешь своего младшего брата? – Он просительно поднял руки. – Что бы сказала мамочка?

Нож исчез, и голос Маргарет, бормотавшей себе под нос, смешался с разглагольствованиями пьянчуг, вывалившихся из кабака дальше по улице. Она треснула его по макушке, смахнув кепку ему на нос.

– Сказала бы, что ты должен провести месяц на коленях перед Святой Девой, перебирая четки.

Мэтью медленно повернулся. Вид его сестры заставил сердце остановиться. Она выглядела совсем как мама, когда ему было около пяти лет. До того, как она начала уходить в себя и молиться на коленях по десять раз за день, умоляя Господа и всех ангелов положить конец голоду, опустошающему страну, пока отец тщетно пытался спасти детишек с вспухшими животами.

– Славно выглядишь, малышка.

Мэгги подняла бровь и скептически окинула его взглядом.

– Не могу сказать того же о тебе, Мэтью.

Он натянуто ухмыльнулся и слегка смахнул пыль с лацканов.

– Мне станет намного лучше за чашечкой чая.

Она нахмурилась.

– Ах, Маргарет, ты что же, не пригласишь меня наверх? – подлизывался Мэтью, стараясь скрыть страх в собственном голосе. Он не был готов рассказать ей, что натворил и в каком положении очутился.

Но ему надо убраться с улицы: ищейки скоро начнут его поиски. Листовки с его изображением появятся этим утром, по крайней мере, так ему сказали. Очень неприятно быть разыскиваемым у себя дома и по всей империи. Но Лондон со своими закоулками и плотно населенными кварталами был лучшим местом для человека, желающего спрятаться.

– Я впущу тебя, Мэтью, но никаких твоих… твоих делишек в моем доме.

Брат уставился на нее самым невинным взглядом и похлопал ресницами.

– Конечно, и разве я не знаю, как ты относишься к парням.

Мэгги ничего не сказала, повернулась и стала подниматься по скрипучим ступенькам. Длинные пряди рыжих волос выбились из пучка и болтались по спине – явный признак того, что она нервничала и была расстроена каким-то ночным происшествием. Мэтью с благодарностью быстро последовал за ней.

Маргарет святая, это неоспоримо, но ей не хватало кровожадности. Если повезет, ему удастся привить ей немного. С такой женщиной, как она, это будет победа! Если она возьмется за дело, ничто не сможет ее остановить.

Маргарет взбиралась по узким ступенькам, зажав длинные юбки в совершенно окоченевших пальцах. Лестница прогнила насквозь, и кривые гвозди наполовину торчали наружу, словно дьявольские маргаритки, ожидающие, что их сорвут. В черном тумане промозглой лондонской ночи Мэгги двигалась очень осторожно. Она вовсе не хотела пропустить ступеньку, свалиться в прогнивший колодец и умереть, сломав шею о края этой трущобы.

Если быть с собой до конца откровенной, это сердце заставляло ее подниматься тяжело и медленно, как старушка. Мэтью. Мэтью покинул Ирландию, страну, которую любил всеми фибрами души, и приехал в Лондон. Для этого могла быть только одна причина: за его голову была назначена цена.

Крепко сжав губы, чтобы не накинуться на Мэтью, за то что навлек на себя такую угрозу, Маргарет потянулась к ридикюлю и достала маленький железный ключ. Пока она неловко нащупала замок и открывала дверь, ее дыхание превращалось в маленькие облачка белого пара. Лишенная лунного света или хоть какого-то газового освещения в этой части города, Маргарет онемевшими пальцами нашла задвижку, протолкнула ключ и наконец отперла замок. Дверь сердито заскрипела, жалуясь на отсутствие масла в проржавевших петлях и слишком долгий век службы.

Комната была маленькой, неуютной и квадратной, с крошечным угольным камином, тлевшим в углу, на небольшом столике стоял дагерротип матери, отца и Мэтью в младенчестве. Рядом лежали две книги: Виктора Гюго и нового писателя Маркса, много лет прожившего в Сохо.