– Интересное? – повторил он, недоверие трещало в голове, смешиваясь с расплавленным ощущением собственных мышц и костей. Почему она, черт побери, не убирается, как все остальные? Девчонка или смерти ищет, или невероятно тупа. Виконт решил, что последнее.

Маргарет кивнула, ее взгляд блуждал по матрасу, на котором явно не было никакого белья.

– Вам нравится, когда вас пичкают лекарствами, милорд?

Он слегка покачал головой, борясь с туманом, окутывавшим последние дни его жизни.

– Лекарствами?

– Конечно. Они дают вам морфий, – мягко произнесла она. – Вы разве не знали?

Он оторвал от нее взгляд и с усилием оглядел комнату в поисках чего-нибудь – чего угодно, что удержало бы нарастающий внутри приступ паники. Морфий? Неудивительно, что он чувствовал себя потерянным. Потерянным. Таким потерянным и злым. Пустое отчаяние зашевелилось в животе. Как заставить их прекратить давать ему эту дрянь? Чтобы обрести хоть немного ясности. Немного времени. Времени доказать, что он не полностью потерял контроль.

– Нет. Не знал. Но чувствовал, что…

Маргарет чуть-чуть сдвинулась, глядя на дверь.

– Что, что-то не так?

Виконт слегка кивнул, его зубы заскрипели: так крепко он сжал челюсти.

Ирландка снова повернула к нему свое спокойное лицо и серьезно произнесла:

– Может, вы поговорите со мной о Софии, если отказываетесь говорить о себе?

Сопротивление, готовое взорваться внутри, превратилось в горящую горку пепла, мокнущую под изнурительным лондонским дождем. Все, чего он хотел, это дотащить уставшее тело до постели, рухнуть в нее и свернуться в тугой узел.

– Она умерла. – Слова резонировали по комнате, отталкиваясь от окружавшего его холодного воздуха, словно злобные пересмешники Северного Эссекса, ни на минуту не прекращавшие своего треска.

– Тем больше причин вспомнить о ней, я полагаю.

Он нахмурился, пробираясь через лабиринт ее слов, и медленно, осторожно поинтересовался:

– Полагаете?

Это ее лицо, словно у всех святых дев во всех соборах, в каждой богом забытой дыре в Европе, смотрело на него, такое спокойное, совсем не затронутое его дикостью, полное… совершенства. Совершенство, как он выяснил, обычно оказывалось искусной личиной, созданной, чтобы скрывать под нею нечто ужасное. Какие кошмары могут скрываться под этим фарфоровым фасадом? Может, ему следует попробовать допросить ее?

Он сухо улыбнулся.

– А вам нравится вспоминать своих мертвых, Мэгги?

Ее плечи напряглись под отглаженной шерстью лифа.

– Да.

Стенхоуп покачал головой, поднял палец и помахал в ее сторону.

– Вы лжете.

Было так соблазнительно позволить плечам опуститься и сломаться под бременем человеческой тщетности. Все лгут. Все предают. Даже мертвые. Те, кто потерян для него. Но, в конце концов, разве он самый большой предатель из всех?

Виконт пронзил ее взглядом, призывая продолжить, взывая к Богу, в которого не верил, чтобы она сдалась и ушла. Потому что он мог позволить ей увидеть его истинное лицо. Никто не должен его сейчас видеть.

Но эта непреклонная леди настойчиво продолжала гнуть свое:

– Разве вы не понимаете? Если мы говорим о мертвых, значит, они по-настоящему никогда нас не покинут, милорд.

Его губы сжались в озадаченной усмешке, полной горького веселья. На мгновение ему показалось, что он встретил интересную женщину, женщину, которая сможет его понять и не будет плодить банальности, но, как это часто случалось в последнее время, он ошибся.

– Все это полное дерьмо.

– А Джейн? – возразила она, ее голос был резким и острым, непреклонным в отношении его намерения сохранить свои тайны.

«Черт, эта ирландка совсем не знает жалости».

Джейн.

Ее имя проникло в сознание Стенхоупа, и он стоял совершенно застывший, не способный сделать вдох, пока Джейн пульсировала в его венах и проникала в сердце.

Внутри открылся колодец воспоминаний, и острая боль сдавила горло. Пульсирующие эмоции поползли вверх, прокатившись в груди с такой неожиданной и неконтролируемой силой, что он не смог их остановить.

– Выметайтесь! – зарычал он.

Маргарет побледнела и отступила, эти проклятые юбки, так захватившие его, обмотались вокруг ног.

Прекрасно. Джеймс хотел ее напугать. Она бросила ему вызов? Что ж, он ей ответит. Он выпрямился во весь рост, руки сжимались и разжимались в неожиданной ярости.

– Убирайтесь вон!

Дама вытянула ладони в попытке его унять.

– Милорд, пожалуйста, успокойтесь.

Не будет никакого спокойствия! Не сейчас. Комната вокруг него вращалась, видения в голове начали свои дикие неистовые пляски. И эта ужасная боль. Тело Джеймса горело от воспоминаний. И тогда это случилось: остатки контроля испарились и дикие эмоции охватили все его существо.

Виконт стремительно бросился вперед, тело так преисполнилось яростью, что ему казалось, кожа не сможет ее удержать. Как она смеет? Как смеет бросать мертвых ему в лицо? Как смеет заставлять его вспоминать?

– Убирайтесь!

Запнувшись, она отступила назад, ее вызывающе спокойный взгляд блеснул.

– Милорд, успокойтесь…

– Успокоиться? – издевательски произнес он, потрясенный, что способен сформулировать слова, – так его переполняла ненависть. – Я годами был спокоен. Думаю, пришло время покончить с этим. А теперь выметайтесь, или, клянусь Богом, я не отвечаю за свои действия.

Маргарет отскочила назад.

– Но…

Виконт взметнул руки к лицу. Крошечная девочка, совершенная, сказочная, светловолосая и полная доверия, встала перед его внутренним взором. Он издал глубокий стон, мечтая о возможности вырвать незваные образы своей малышки из глаз. Образы жены, такой же бледной и тонкой, посиневшей и мертвой.

Лорд Стенхоуп развернулся к кровати и схватился за железную раму. Его пальцы впились в нее, и он наслаждался этой болью. Она нужна была для того, чтобы справиться с той болью. Чтобы прогнать воспоминания. Джеймс поднял кровать и обрушил ее на пол. Металл врезался ему в ладони, и он чувствовал капли крови под лопнувшей кожей. Именно это ему и нужно. Господи, это так приятно!

Звук кулаков, барабанящих в дверь, проник ему в мозг. Маргарет уходит. Бросает его. Его спасение уходит, а ему все равно. Стенхоуп хотел, чтобы она ушла, оставила его навсегда и никогда не возвращалась, если собирается заставить его вспоминать. Боже, ему все равно, даже если он останется здесь навсегда. Сейчас все равно. Он затерялся среди раскаленной жестокости воспоминаний, вызванных ею.

Джейн. Прекрасная Джейн. Светлая коса прыгала по спине, и детские пальчики прижимались к его щекам, когда он целовал ее на ночь. Ее чудесная, смеющаяся улыбка, когда он рассказывал ей истории или бегал по полям, играя в прятки среди кустов.

Джейн.

Его сердце разорвалось, и скорбь накрыла его безжалостной и изнурительной волной.

Большие руки, совсем не похожие на красивые бледные ладони Мэгги, схватили его и скрутили руки за спиной. Ему было плевать. Плевать, если только он сможет забыть… и ему никогда не придется вспоминать снова.

Маргарет прижала руки к животу и постаралась проглотить обескураживающую грусть, обходившую стороной ее обычно ледяное сердце. Виконту не будет пользы, если она слишком проникнется его болью. Нет. Ему поможет только спокойная оценка ситуации. И все же… Маргарет помедлила и оглядела коридор, прислушиваясь, не приближается ли кто-то из докторов или персонала, прежде чем заглянула в глазок большой железной двери.

Трое санитаров усмиряли Пауэрза. Их большие, не сравнимые по размеру с виконтом тела окружили его, борясь с могучими руками и пытаясь удержать. Но она была почти уверена, что единственная причина, по которой им вообще удалось его схватить, – это то, что он им позволил. Даже в таком состоянии в этом человеке было что-то непробиваемое и смертельное. Словно по собственному желанию он мог извергать такую смертоносную силу, что от ее пробуждения все вокруг обращается в прах.