Перед въездом в знаменитое Дарьяльское ущелье Дина заночевала во дворе маленькой сакли прямо в машине. Не решилась на ночь глядя ехать по незнакомым местам. Выпив стакан мацони, Дина свернулась калачиком на заднем сиденье. Рядом в хлеву тяжело ворочалась и шумно дышала корова, сквозь приоткрытое оконце доносился приторный запах цветущей акации, в черном небе ни звездочки. Дина заснула сразу, словно провалилась, хоть сердце и щемило.

Проснулась, как от толчка. Не помнила, что приснилось, но теперь уже ее переполняла все нарастающая тревога. «Наверное, Вадиму плохо, совсем плохо», — подумала она. Помедлив еще, откинула переднее сиденье и выбралась из машины. Стало светло. Звезды казались далекими и маленькими, полная луна стояла в зените. Было слышно, как капли из водопроводного крана шлепаются о камень, рассыпаясь мелкими брызгами. Горы спали в белом густом тумане.

Дина завела мотор и тихо, чтобы никого не беспокоить, на малых оборотах выехала из аула. Было три часа пополуночи.

В ущелье она въехала, как в переулок среди небоскребов. Горы были отвесные, небо виднелось далеко-далеко вверху.

Заглушая шум мотора, гремел за обочиной дороги Терек, и волны его кипели и скакали по камням. Совсем рядом с дорогой стояла белесая от луны мгла, там двигались какие-то тени, мгла неохотно расступалась перед медленно идущей машиной. Дине было не по себе, на руках выступила гусиная кожа, ладони похолодели.

Остановив машину, она выключила свет и нащупала тяжелый гаечный ключ. Вышла из машины, дверца громко щелкнула. Никого. Только полная луна — как союзница и друг. Дина обошла машину, постукала по упругим скатам и поехала дальше. Никто не обидел ее, никто не встретился в эти ночные часы. Может быть, потому, что луна все время сопровождала Дину. Яркая, словно специально придуманная для этого путешествия, чтобы и в отсутствие солнца было хоть немного светло. Луна в ущельях — это очень здорово! Свет ее — мягкий, чистый — стелется рядом, как будто расчищает дорогу, и на душе у Дины делается спокойнее.

Она знает, всегда знала, что нужна ему, что он ждет.

За Крестовым перевалом начался Млетский спуск с его головокружительными виражами. Вставало солнце, луна, отклонившись на запад, стала медленно гаснуть. Арагва тихо текла через сады и виноградники. Повеяло теплом.

Не доезжая до Тбилиси километров двадцать, Дина свернула с Военно-Грузинской дороги и покатила на запад к морю. И тут, когда она была уже почти у цели, окончательно вышел из строя стартер. Она и раньше намучилась достаточно. Для коротких поездок была хороша эта машина, а для такого путешествия...

На одном из перегонов сели батареи, пришлось остановить встречный газик и попросить водителя подключить ток от его аккумулятора. Тот сразу выскочил из кабины. Это была не простая шоферская взаимопомощь. Как ни занята была Дина своими мыслями, все-таки заметила, какими глазами смотрел на нее этот черномазый парень в синей замасленной спецовке.

Впрочем, и сама она черномазая, и сама замасленная и вконец измученная. Вон в зеркальце видны темные пятна на лбу, нос обгорел и лупится, губы потрескались до крови. И что же теперь делать с этим проклятым стартером? Да куда же это я еду, в самом деле? Человек меня оттолкнул, а я хочу, видите ли, завоевать его снова, вот с этим шелушащимся носом, с этими черными ногтями и грубыми мозолями на ладонях. Поясница и руки налиты свинцом, плечи ноют, и туфельки совсем износились... Ну куда же теперь денешься? Вот еще раз, еще раз ручкой... Мотор заработал, машина тронулась.

И сухие глаза Дины опять упорно следят за дорогой.

С утра небо затянуло тучами. Вадима знобило, и он почти до полудня провалялся на веранде, укутавшись пледом. Бросал одну книгу, брал другую. Хотелось прочитать что-нибудь умное, берущее за сердце. Не было. Вся его библиотечка, нахватанная в батумских киосках, состояла из двадцати случайных названий.

Нехорошо было сегодня Вадиму.

После того как прочел он тогда простое душевное письмо Зовэна, ему стало немного лучше. А может, помогали таблетки серотонина. Он заканчивал уже второй флакон, — целый курс. Может, что-нибудь сдвинулось там, в темном мире нервных регулирующих аппаратов и кроветворных систем. Надо бы опять съездить к доктору Спирину, тогда ведь он говорил, чтобы хоть изредка непременно показывался...

Сегодня об этом нечего было и думать. Опять мутно в голове, нехорошо в груди. Слабость.

Он поднялся, с усилием вышел наружу, постоял немного над обрывом. Тут легче дышалось. Поманил вольный ветер, морской простор. Он спустился вниз, поднял парус. Да, ведь было штормовое предупреждение... а не все ли равно!

Вот он и на просторе, кругом пусто, вода... В душе его сейчас не было ни тоски, ни сожаления. Только поднималось что-то смутное и беспокойное.

Так же смутно и беспокойно было море. За бортом шли крупные темные волны, и Вадима, как на качелях, то поднимало высоко вверх, и лодку тогда сильно кренило напором ветра, то опускало вниз, и все кругом исчезало — и далекий берег с платанами, и горизонт, и маяк за рыбным портом.

Одни чайки с криком носились вокруг, заломив крылья, проваливались в бездну и снова взмывали вверх. Небом шли бесконечные серые косматые тучи, и иногда казалось, что гребни волн задевают их, холодные брызги то и дело обдавали Вадима с ног до головы. Тельняшка и парусиновые брюки давно промокли насквозь, светлые волосы потемнели, он не замечал ничего. Волны, казалось, готовы раздавить суденышко, как яичную скорлупу. Не было никакой опоры, кроме зыбкой и ненадежной опоры киля, отделявшего его от бездонной глуби.

Перегнувшись через борт, Вадим стал глядеть в темную зеленоватую глубину. Он глядел долго, и ему начинало казаться, что он засыпает. А что, если... Глухо постукивала вода о задранное кверху днище, как сигнал опасности.

Под тонким слоем стремительно убегающей назад воды он заметил следовавшую за бортом, как тень, голубовато-зеленую медузу, по-видимому не успевшую укрыться от приближающегося шторма. Медуза напоминала небольшой колокол, но вместо била торчали из раструба очень подвижные коричневые щупальца. Вадим машинально подумал, что, помимо всего прочего, эти щупальца выполняют функцию сопла в этом живом реактивном снаряде. Опустив руки, он пытался втащить ее в лодку, но руки ожгла ядовитая слизь, он не удержал медузу, и она шлепнулась назад, усиленно выгибаясь, собираясь в комок. Инстинкт самосохранения. Опять все тот же древний инстинкт...

Была предгрозовая тишина. Слушая ее, вдыхая свежий ветер моря и запахи водорослей, поднятых волнением из глубины, Вадим поймал себя на мысли, что там, на суше чего-то не доделал. Что же именно? Недоимку государству за старого Чантурию он уплатил... Что еще? Да-да, в сарае осталось полведерка парижской зелени, которую надо было разбрызгать по винограднику, иначе червяк съест шпалеры изандры.

Вадим изо всех сил рванул шкоты и стал лицом к платанам, зелеными флагами маячившим на берегу.

Берег приближался, и Вадима била радостная дрожь. Как хорошо, что он вовремя повернул. Успел до шторма. Уже стали видны стволы деревьев, он увидел на веранде свою сохнущую коричневую куртку, на крыше блестел устроенный им недавно бак с дождевой водой — оттуда она поступала по трубам в душ и умывальник. Ему показалось, что там кто-то есть. Может быть, опять Кульбида? Или... нет. Чудес не бывает. И все-таки ему казалось, что лодка идет слишком медленно, хотя свежий бриз дул ему в затылок и заметно усиливался.

Первые крупные капли шлепнулись о банки, ударили по лицу. Пала сизая мгла. Тучи теперь почти касались вспененных волн, словно пытались влажными губами хватать их белые гребешки. Сверкнула молния и выхватила из темноты берег, разрезанный бурным потоком, и уткнувшийся в него маленький серый автомобиль. Ударил гром, и вместе с его раскатами лодка пропорола днищем прибрежную гальку. И сразу хлынул ливень. Теплый летний ливень, какой одинаково любят на севере и юге, дети и старики, горожане и крестьяне.