«Да, — думал с грустью Вадим, возвращаясь поздно вечером к себе в палату, — постепенно решат все проблемы, в том числе и проблему микроклимата и проблему рака. Только меня уж не будет. Вырастет маленький бугорок земли... Фу, какая гадость! Опять принялся анализировать свою выдающуюся биографию? Неужели нет для тебя на свете ничего более интересного? Как же заставить себя быть более мужественным? Динка нужна. С ней бы все смог».

Да, Дины мучительно недоставало. Словно ожидая кого-то, Вадим систематически ходил встречать поезда, невольно искал ее в разношерстной толпе на перроне, ждал писем. Нет. Ни писем, ни ее самой не было. Тогда на Ленинских горах он просто хотел, чтобы она забыла. Чтобы сама от него отказалась и сберегла себя для настоящего, прочного человеческого счастья. И все-таки, наверно, это жестокость. В сущности, я оскорбил ее. И вообще все это фальшиво и мерзко: желать женщину и одновременно отталкивать, любить ее и постоянно мучить, терзаться искушением и бесконечно обуздывать себя. Ханжа и непротивленец! Именно ханжа!

Боже мой, как нужна Динка! Как она сказала тогда на Ленинских горах: «Человек все равно не вечен, и если нам осталось четыре дня — мы проживем их вместе...»

Струсил. Побоялся взять на себя ответственность. Может, позвонить? Поздно. Не ответит. Даже у самой преданной любви бывает предел, критическая точка, переступить которую нельзя. А я переступил. Этого не прощают. Куда теперь денешься? Ладно! Хоть тут напоследок не прячься от жизни. Ведь кругом такая тишина...

НОВОСТЬ: ПЕРВЫЕ УСПЕХИ В БОРЬБЕ С ЛУЧЕВЫМ ПОРАЖЕНИЕМ! — заголовок был напечатан малиновой краской и бросался в глаза.

Вадим придвинул к себе раскрытый на низком столике журнал и начал читать. Он увлекся, пропустил очередь, а когда поднял голову — одетые в белые чехлы кресла и диван были уже пусты. Высунув из кабинета голову, Элентух сам позвал его на прием.

И опять были обычные расспросы, выслушивания, выстукивания. И снова записи. За месяц Элентух вписал своими каракулями в историю болезни столько страниц, что картонная обложка стояла торчком.

— Читали, Герш Яковлевич? — спросил Вадим, показывая журнал.

Элентух нехотя оторвался от истории болезни, поверх очков скользнул глазами по заголовку статьи, молча кивнул. И, подписав заляпанной фиолетовыми чернилами старомодной канцелярской ручкой новую страницу, заговорил пренебрежительно:

— Теория, ах теория! Еще Гёте говорил: суха, мой друг, теория везде... Строят какие-то иллюзии, преждевременно бьют в колокола. А когда до дела доходит — все в кусты, один лечащий остается.

— Вы сами о югославских физиках рассказывали, — Вадим не мог скрыть разочарования.

— Мало ли что! — Элентух, вероятно, ворчал бы еще долго, но заметив, как судорожно зажал в руке журнал его пациент, проскрипел примирительно: — А впрочем, съездите, мой молодой друг, съездите. За трое-четверо суток обернетесь.

Вадим, кажется, и не заметил, как электричка домчала его до Курского вокзала, как очутился он в поезде метро, как потом вынесло вагон на Москву-реку. Только тут он опомнился и увидел, как после полумрака тоннеля предстала перед ним солнечная и сегодня особенно нарядная Москва.

Он ехал на Ленинские горы. Он просто повидает Дину и скажет ей, что все премудрости и ханжество — к черту! Она необходима ему. И сколько дано ему прожить — столько до самого последнего часа она будет ему необходима. А может быть, он еще и выживет? Появилась надежда.

Надежда! Как скоро она преобразила Вадима! Исчезла с его лица угрюмость и отрешенность, он перестал непроизвольно сутулиться, опять стал строен и легок на ходу, в глазах появился былой блеск. Вот оно что такое надежда!

Таким его и увидела, открыв на звонок дверь своей новой квартиры на Ленинских горах, Ильза Генриховна. Под стать современной квартире на ней был модный короткий полосатый халатик, волосы уложены лучшим мастером тщательно и со вкусом. Ведь в прическе умная женщина прежде всего учитывает свою индивидуальность.

— Как, лечение уже кончилось? — без особого восторга спросила она, здороваясь.

Вадим ответил, что в лечении перерыв на несколько дней, и ему необходимо срочно увидеть Дину.

Ильза Генриховна пригласила его в комнату тем изысканно вежливым и холодноватым тоном, каким, по ее мнению, настоящие москвичи дают почувствовать провинциалам, что визит их неуместен. По меньшей мере, Сырцов должен был предварительно позвонить.

— К сожалению, Дины нет дома, она с Вячеславом прямо после лекций поехала в Ленинку, — хозяйка опустилась в мягкое кресло и глазами показала Вадиму такое же напротив; с удовольствием отметив про себя, что в его глазах мелькнула тревога, продолжала: — Дина отстала немного от своего курса по математике, Вячеслав репетирует ее. Это наш новый знакомый, ее знакомый... студент пятого курса физмата...

«Ей не надо задавать вопросов», — Вадим усмехнулся, вспомнив про службу времени по телефону, когда достаточно поднять трубку, чтобы получить исчерпывающий ответ. Настроение его упало. Посидев для приличия несколько минут, он стал прощаться.

— Ян Зигмундович в Москве?

— Собирается в командировку. В ваши края, — Ильза Генриховна опять с удовольствием подчеркнула слово «ваши», — там рудник какой-то открывают, что ли... да вы, вероятно, знаете.

— Да, благодарю вас. Прошу передать привет.

— Позвольте, а чаю?

— Благодарю.

В Ленинской библиотеке было, как всегда, много народу.

Вадиму не часто приходилось бывать тут раньше, учился-то он в Сибири. Только на четвертом курсе, во время стажировки. Тем сильнее запомнились тихие залы с одинаковыми зелеными абажурами на столах, с особенной, наполненной шелестом страниц, тишиной. От этих стен всегда отступала мелкая суета, спешка, завистливость. Здесь даже не верилось, что все это есть на свете.

Вадим долго переходил из зала в зал, заглядывал в укромные уголки за колоннами, в маленькие читальни специалистов. Наконец он увидел их. Они сидели далеко, и Вадим узнал ее скорей всего по участившемуся биению сердца. Дина сидела спиной к нему, и он увидел только склоненную нежную шею, а рядом — мягкий профиль много читающего юноши. Свет зеленой лампы сбоку освещал их склоненные головы, на шее у Дины темнели редко нанизанные бусы из самшита. Вадим, кажется, услышал их запах — слабый тонкий запах, немного терпкий, такой знакомый.

Первым его движением было подойти. Но он не двинулся с места... Зачем, собственно? Все происходит именно так, как ты хотел. Она спокойна, занимается. И даже не одинока. Именно этого ты добивался. Чего же лучше? Все по твоей программе.

Он вдруг заметил, как небрежно, по-дорожному одет, какая у него нескладная походка, как весь он с сумятицей своих чувств лишний, чужой в этом мире спокойствия и тишины. Вадим двинулся к выходу. Остановился, еще раз взглянул на них. Сидят, все так же склонившись над книгой. Оба поглощены математическими формулами. А может быть, друг другом? Ну и что ж! При чем здесь ты?

Он почувствовал, как в груди мучительно, знакомо заныло. Так... не хватало еще, чтобы здесь начался приступ. Он опять двинулся к дверям. А может, все-таки подойти? Может быть, она вскрикнет, обрадуется? Это после того, как ты отрекся и оскорбил? Нет, все. Нельзя!

Дина медленно шла из библиотеки по вечереющим улицам, выбирая по возможности более тихие переходы. Еще довольно светло, только спускается легкая дымка, фонари зажигаются постепенно и вытесняют день. Дина попросила Вячеслава не провожать ее, хотелось побыть одной, как можно больше пройти пешком. Когда устанет — поедет. Вячеслав хороший, серьезный, а иногда очень веселый. И разговаривать с ним интересно. Только он совсем не нужен ей. Сегодня почему-то особенно не нужен.

А вообще сегодня она довольна. Почти без подсказки вывела сама инварианты этих окаянных линейных уравнений. Оказывается, не так страшен черт... Ничего, и дифференциальные уравнения осилю, и химию буду знать, как свои руки. Очень хочется поглубже проникнуть в мир молекул и их таинственных связей. Сейчас это стало модно. Но ведь и на самом деле интересно. Где-то на этом уровне решаются сейчас главные проблемы века... Она тихонько засмеялась. Как казенно сформулировалась у нее мысль: проблемы века, на уровне.