— Кто?

— Вадим Аркадьевич Сырцов.

— Разве он здесь? С кем? — спокойно спросила она, однако машинально открыла сумочку и потянулась за зеркальцем.

— С кем же, с Зойкой, конечно! Впрочем, это уж известно: любовь требует — дружба отдает, — ввернул Лебедь звонкую, но малопонятную фразу.

— Видно, часто любовь маскируется дружбой, — медленно возразила Дина. — Но это звучит не слишком современно.

— А что более современно звучит?

— Когда не знаешь, за что любишь.

— Но зато отлично знаешь — за что мстишь. Не сделать ли нам так, Дина?

— Отомстить? — как бы шутя переспросила она, но глаза ее не смеялись.

— Над кем навис меч возмездия? — раздался громкий голос, и, обернувшись, они увидели Вику с Зовэном Бабасьевым.

Зовэн глядел на Дину и улыбался. Хотя Вика превосходила ростом своего спутника и рядом с ней геофизик, даже несмотря на усы, выглядел не слишком мужественным, лица у обоих были откровенно счастливые. Как все высокие девушки, Вика предпочитала в одежде горизонтальные линии, носила туфли на низких каблуках (в душе страстно мечтая о шпильках), немного горбилась, хотя на самом деле была стройна. Но несмотря на все это, даже в своем полосатом, как шлагбаум, свитере она была сегодня по-настоящему привлекательной. И Дина отметила это.

Плохо слушая друг друга, заговорили о музыке, о том, как нужна классика, о том, что она вовсе не устарела, как думают некоторые пылкие умы, и никогда не отодвинется на задний план. Лебедь стал развивать мысль, что Государственный симфонический оркестр — настолько слаженный коллектив, что вполне мог бы обходиться без дирижера.

— Это как же? — Бабасьев нахмурился. — Чтобы поисковая партия шла в маршрут без начальника? Кто во что горазд, да, дорогой?

— У них ноты на пюпитрах и столетний опыт.

— А в самом деле, они на дирижера даже как будто не смотрят, — сказала Вика, гордая присутствием женщин в прославленном оркестре.

— Не оригинально, доктор, — небрежно бросила Дина. — Еще в двадцатых годах пытались создать Персимфанс — Первый симфонический ансамбль — оркестр без дирижера. И довольно скоро отменили эту затею. Не вышло.

У входа в курительную комнату Вика остановила Дину:

— Пусть мальчики покурят, а мы походим одни. Не возражаете?

Вика не была близкой подругой, но всегда симпатизировала Дине. Сейчас она спросила без всякого предисловия:

— Почему он с ней? В чем дело, Дина?

Они шли в кругу гуляющих, и голоса их тонули в приглушенном говоре.

Дина пожала плечами:

— Видно, ему так нравится.

— Чтобы геолог руду не отличил от пустой породы? — усомнилась Вика, перефразируя известную песню. — Не может этого быть. Знаешь, давай на «ты».

— Давай, — чуть помолчав, ответила Дина.

— Теперь скажи, когда он выписался из больницы?

— Третий день.

— А к нам явился в управление только сегодня. И с места в карьер: хочу в поле! Другой бы путевочку на юг стал ладить, а этот: в поле! — Теперь Вика помолчала, задумчиво глядя перед собой. — Ничего не понимаю. Нашел тоже поле... Можно сказать, на целину набрел! Хочет взять с собой в отряд — медсестрой и поварихой. Ну ладно, это служба, у него в отряде действительно нет поварихи, но дело ведь не в этом.

В голосе Вики звучало негодование, почти горе, и Дина невольно сжала ее руку.

— Не надо их осуждать, — сказала она тихо. — Он свободный человек. Каждый ведь может ошибиться.

— Геолог ошибаться не имеет права, — убежденно возразила Вика, — ни в поиске, ни в личной жизни. Представь, он полгода в поле, а жена? Попадись ему такая, как эта вертихвостка, так изведется ведь парень вконец. Вот папа твой — сколько истоптал сапог, сколько всего нашел для страны, а все потому, что мама твоя семью берегла. Кстати, есть от него что-нибудь?

— В том-то и дело, что есть. Неважны наши дела в Москве, Вика.

— Давай не ври!

— Правда, я не вру. Расскажу после, третий звонок.

Пробираясь на свое место, Дина опустила глаза, она чувствовала на себе взгляды, и это ее раздражало. Ей очень хотелось уйти отсюда.

Лебедь сказал правду: Вадим сидел с Зойкой в первом ряду боковой служебной ложи почти над самой сценой, куда обычно набивалась зеленая молодежь из училища искусств. Пустокарманная эта братия и не подумала бы пустить на свои законные места чужаков, но всемогущая рука Ильзы Генриховны сделала свое дело: толстая администраторша безжалостно выдворила двух парней и посадила на их место Зойку со спутником.

Непривычно молчаливая сидела Зойка. Собственно говоря, она поначалу и не слышала ничего, думала о своем. Ей все не верилось, что она, в недавнем прошлом простая деревенская девчонка, сидит здесь, в театральной ложе, рядом с таким красивым парнем, и все обращают на них внимание. «Ох, если бы они узнали, что через неделю я отправлюсь вместе с ним в отряд и буду там кашеварить и лечить геологов, а весной пойдем по маршруту в тайгу, и по ночам в его палатке мы будем с ним совсем-совсем одни... Неужели конец одинокой жизни? И не надо слушать пьяную ругань брата. И не надо слоняться по танцулькам и наряжаться не по средствам в поисках жениха. Ох, скорей бы в тайгу!»

Эти мысли жили на Зойкином лице, прорывались в неловких намеках. Вадим ясно понимал ее непритязательные надежды, понимал все, что она думает. Ему не хотелось обманывать Зойку, но им руководило сейчас сложное и противоречивое чувство обреченности. Он отлично понимал, на что идет, появляясь на концерте с Зойкой, однако знал и то, что терять ему уже почти нечего. И только сознание чего-то не сделанного, не завершенного еще удерживало его от безрассудных шагов.

Во втором отделении исполнялась Четвертая симфония Чайковского. Поднялась дирижерская палочка, и под сводами зала полилась неторопливая задумчивая мелодия анданте. Вадим очень скоро утратил чувство реальности, к нему пришло ощущение невесомости и легкости. Где-то краешком сознания он слышал и музыку и звучащие в нем самом живые ответные голоса, и это, как одно время в больнице, опять были голоса бесприютного детства. И еще — странное ощущение вечности, дороги.

Казалось ему, что идет он беспредельным черным полем — то ли война, то ли пал выжег эту землю. Обугленные ветлы печально качаются по обочинам дороги, ветер ворошит прах, и он стеклянно хрустит под сапогами. Вадим идет и идет — ведь скоро кончится это поле, скоро откроется зеленая долина, а там белые березки, люди, солнце, жизнь! Дойду ли? Хватит ли сил? Срывается вихрь, бьет в уши, едким прахом застилает глаза... Нет, не дойду... За этим холмом еще и еще холмы, а меж ними, как провалы, черная обугленная земля. Так стоит ли идти?

Надо ли месить ногами стеклянную пыль? Надо, надо. Иначе не стоило родиться, Вадим. Иди! Осталось уже немного. Просто иди, иди...

Резким диссонансом звенят фанфары, и на смену надежде приходит бессильная тоска по утраченному и как последняя радость — воспоминания... Да, это опять оно — детство. Мечтали о странствиях босоногие капитаны. Но уже не поднимет бригантина парусов. И никогда не вынесет его на широкий простор жизни. Все уже круг, все короче путь, все короче... Не сбылось... «Во поле березонька стояла, — играет оркестр, — во поле кудрявая стояла». Да, стояла, стояла твоя березонька, Вадим, да и рухнула... ничего не поделаешь...

Воздух снова прорезали грозные фанфары судьбы, но не подчиняется, не имеет права подчиниться им бессмертный человеческий дух... Жизнь продолжается... Да, это был он — Чайковский, и он был затем, чтобы миллионы других после него не смели терять надежду.

Молчаливая возвращалась Зойка после концерта домой, Вадим поддерживал ее под руку. Молчали. В ярких полукружьях фонарей вились, как поденки летом, снежинки, а в полумгле улицы они только ощущались лицом да ресницами. Под ногами скрипела прихваченная морозцем пороша, уже успевшая пушистой пеленой устлать асфальт. Встречные деревья смутно белели. Изредка проносились, прорезывая светом фар темноту, машины. После них остро пахло бензином. Слегка опираясь на руку Вадима и приноравливая свой шаг к его размашистой походке, Зойка думала о привалившем к ней счастье — господи, как удержать его? А вдруг оно растает, как эти снежинки, сменившись привычной тревогой и пустотой? То ли музыка ее расстроила, то ли эта неизбежная встреча у выхода и откровенная насмешка в глазах Дины, но уже прежнего нет, и, как ни ровен и ласков с ней сейчас Вадим, она не может вернуть радостного ожидания, которым были наполнены эти дни.