Вадим благодарно сжал сухую крепкую ладонь Стырне:

— А вы, Ян Зигмундович, еще не отдыхали?

Тот только махнул рукой и стал расспрашивать про Каргинск, про Вику Гончарову и Бабасьева, про дела в управлении. Слушая ответы, он незаметно вглядывался в резко очерченное исхудалое лицо собеседника... Нет, не стоит тревожить его перипетиями борьбы в главке. Сказать только вообще: дело, мол, подвигается, и все.

Но Вадим словно угадал его мысли:

— Появились подводные рифы, Ян Зигмундович? Непреодолимые?

— Ну почему непреодолимые, преодолеем. Пока приходится немного лавировать. — Стырне невольно отводил глаза.

— Нет уж, пожалуйста, давайте откровенно, — попросил Вадим, — а то, сами понимаете, какое будет лечение. Не зная — чего не передумаешь.

Мысленно обругав себя за неловкость, все еще тревожно приглядываясь к Вадиму, Стырне рассказал все как было. Молодой геолог слушал спокойно, изредка передвигая взад и вперед по столу круглую тяжелую пепельницу. Лицо его стало решительным: он предложил вместе зайти к Вербину.

— Толку от этого культпохода не будет, — проворчал Стырне,— но и терять тоже, собственно, нечего. Ладно, пойдем.

Вербин принял их с ледяной вежливостью. Все время обращался только к Сырцову, как будто Стырне и не было в кабинете и он, Вербин, вообще впервые слышит о предполагаемом месторождении Большой Пантач.

Сырцов вопросительно глянул на Стырне. Тот глазами сказал ему, что, собственно, все идет нормально и именно этого можно было ожидать. Глаза Вадима недобро блеснули.

Вербин продолжал:

— Месторождения-то еще, простите, нет. Какой же это проект! Ни обоснованных расчетов, ни ясной перспективы. Неизвестно даже приблизительно, сколько запасов, каков характер залегания. Пока, простите, все это одни вопросительные знаки.

— Имеется большое количество образцов с очень высоким содержанием фосфоритов, — плотнее усаживаясь на стуле, сказал Сырцов, — имеются предварительные цифры запасов, профили залеганий тоже в основном ясны. Но ведь дело как раз идет о более детальном изучении, о средствах на это. Вот предмет нашего разговора.

Вербин, разумеется, вовсе не был доволен, что в предмет спора внесена ясность.

— Так ведь мы достаточно уже говорили с Яном Зигмундовичем, — он наконец заметил, что Стырне присутствует в кабинете, и в первый раз повернулся к нему, — но, как выясняется, вы и сейчас не принесли ничего нового, ничего сколько-нибудь конкретного. Стало быть... — и он устало принялся протирать кончиком галстука свои очки.

— В данном вопросе я тоже имею право голоса, — медленно выговорил Вадим, — вытоптал это право ногами по тайге. Смею сказать, мне это открытие не так дешево досталось.

— Слышал, слышал о вашей болезни, сочувствую... — начал было Вербин.

— Ни о болезни, ни о сочувствии тут речи не будет, — Вадим сказал это с такой суровой непреклонностью, что Вербин осекся и, забыв про очки, сбоку бросил на молодого геолога испуганный взгляд.

Стырне перехватил этот взгляд и обрадованно подумал: «Эге, да у тебя, братец, кишка-то, пожалуй, тонковата. Не так уж прочно ты сидишь, должно быть, в своем кресле...»

— Речь тут идет только о фосфоритах, — уже спокойнее продолжал Вадим. — Они найдены, открыты. Закрыть их теперь невозможно.

— Признаюсь, мне непонятно ваше упорство, — надев наконец очки, холодно заговорил Вербин. — Вопрос этот вышел, простите, из вашей компетенции, решать его будут другие товарищи, — и он поднялся.

— В жизни, в отличие от шахмат, — тоже поднимаясь, негромко проговорил Вадим, — человек долго не замечает, что проиграл свою партию. Думаю — вы проиграли.

Вербин ошеломленно глянул на него, передохнул и, снова собравшись с силами, насмешливо бросил:

— Кому? Уж не вам ли, попавшему в цейтнот?

— Не важно, мне или другому, — игнорируя жестокий намек, ответил Вадим, — важно, что прошло время ненаучных решений.

И он, не прощаясь, пошел к двери.

Поднялся и молчаливо сидевший до сих пор Стырне:

— А ведь вы правильно сказали, товарищ Вербин, почти правильно. Вопрос действительно вышел из нашей компетенции. Но из вашей тоже. Будет решать кто-нибудь повыше, и серьезно решать. Это я вам, как коммунист, обещаю.

В коридоре Стырне очень захотелось обнять Вадима. Но кругом сновали люди. И он только похлопал его по рукаву и сказал совсем буднично:

— Ты ведь не устроился еще с жильем? Поехали ко мне в гостиницу, может, для тебя номер схлопочем, там и пообедаем,

Сидя в тесно забитом вагоне метро, Вадим слушал, как ритмически хлопают, проглатывая пассажиров, двери, следил, как мелькают в темном тоннеле редкие огни. И думал, что все на самом деле идет нормально. Все минует на свете. Всему свой черед. Самое главное — как пройти по земле. Выше этого ничего нет. Пусть себе Вербин протирает галстуком стеклышки. Я бы с ним не поменялся. Нет. Эх, если бы не завтрашняя консультация у профессора, прямо сейчас можно было бы уехать в санаторий.

Гостиница, в которой жил Стырне, оказалась на редкость удобной и тихой. И все-таки никакой тишины не получилось. В номере Яна Зигмундовича, куда они зашли помыть руки перед обедом, сидели, ожидая хозяина, две женщины. Это были Дина и тетя Мирдза.

Вадим слегка побледнел. Да, мир тесен, и в больших городах, куда, как говорится, ведут все дороги, это особенно ощутимо. Трудно сейчас будет им обоим. Ведь с памятного симфоническою концерта они виделись только на людях и, кажется, не искали встреч.

Дина не очень растерялась. Она поцеловала в щеку отца, подала руку Вадиму и скромно уселась в сторонке, как бы подчеркивая случайность встречи. Зато тетя Мирдза откровенно обрадовалась, полноватое лицо ее под копной вьющихся, густых, совершенно белых волос засветилось живым интересом.

— Вот он каков, автор проекта «Большой Пантач»! — Она открыто и простодушно разглядывала его.

— Один из соавторов, — вежливо поправил Вадим.

— Разумеется, разумеется, — охотно согласилась тетя Мирдза, ценившая в людях скромность. — Разделить с товарищами честь открытия — вот настоящее благородство. И за Тюмень тоже, кажется, дали премию большой группе геологов.

— В этом отношении мы совершенно спокойны, Мирдза Зигмундовна, — Вадим усмехнулся. — «Большой Пантач» никогда не будет представлен на соискание.

— Почему?

— Рядовая работа. К тому же и не признанная еще.

— Ничего, признают, никуда не денутся, — сказал Стырне.

Они пообедали все четверо в скромном уютном ресторане внизу. Вернулись в номер. Беседа плохо клеилась.

Мужчины негромко толковали о том, как надо действовать дальше в борьбе за Большой Пантач. Стырне сказал, что со всем этим управится сам и что путевку Вадиму, в случае надобности, можно будет продлить и на третий срок. Мирдза вставляла отдельные словечки и все приглядывалась к Вадиму. А Дина печально думала, с какого сейчас конца подойти к нему.

Вероятно, Мирдза угадала ее состояние.

— Что ты там пригорюнилась, как покинутая невеста? — приходя ей на помощь, грубовато-ласково сказала она.

Дина приняла ее тон. Неожиданно для самой себя легко рассмеялась и беспечно сказала:

— А может, я и есть покинутая невеста!

— Что-то непохоже, — Мирдза взглядом похвалила племянницу, сумевшую ловко ухватить конец спасательного каната, и продолжала игру: — Займи, в самом деле, человека. Сходите куда-нибудь, это же Москва!

Дина поднялась и со свойственной ей свободой и простотой подошла к Вадиму:

— Пойдем, что ли? В самом деле, покажу Москву.

Против ожидания, Вадим охотно согласился и стал искать глазами ее белую, уже выходящую из моды, нейлоновую шубку. Мирдза облегченно вздохнула.

Побродив немного по старинным улочкам, которые она особенно любила, Дина повела Вадима в Музей изобразительных искусств на Волхонке.

Сначала они ходили по залам чуть поодаль друг от друга, и с лица Вадима не сходило выражение смущения. Постепенно, однако, он оживился, они уже старались не отставать друг от друга и в зале барбизонцев подолгу стояли перед одной и той же картиной.