— Ладно, ладно, — убежденно перебил Вадим. — Все это дань моде и ерундистика. Никогда не будет создан искусственный мозг, потому что никому это не нужно. Человек сам отлично справится с основными задачами.

Он еще что-то хотел сказать, но ему надоело пересиливать шум водопада, и он замолк. Подняв задубевшие руки к лицу, подышал на них и продолжал методично выплескивать из лотка воду. Песчинки смывались, и на дне металлически поблескивал слой черного тяжелого шлиха. Тут был и касситерит, в поисках которого разведчики в свое время буквально обшарили всю тайгу, и цинковая обманка, и ворсинки черного турмалина, и спутник золота — пирит.

Надрав бересты, Вадим развел костерик и, просушивая над ним в консервной банке шлихи, ссыпал их в бумажные капсулы, обозначая карандашом место, дату и номер пробы. Бабасьев уже поджидал спутника на верхнем ярусе водопада.

Всю ночь была пороша, снег густой пушистой пеленой застилал Москву. До утра двигались по улицам снегоочистительные машины, орудовали лопатами дворники. Когда пошли, шурша шинами, первые троллейбусы и проглянуло над крышами неяркое декабрьское солнце, мостовые и тротуары уже были чисты. Лишь на карнизах домов, на памятниках, деревьях да на козырьках светофоров снег остался нетронутым.

«Волга» плавно катилась по мостовой, огибала пустынные в такую рань белые скверы, обгоняла наполненные до отказа троллейбусы — был час пик. Мелькали вывески магазинов и учреждений, пестрели театральные рекламы, торопились, толкались пешеходы. Сегодня в этой обычной суете была какая-то особая, едва уловимая приподнятость. Во многих витринах уже появились елочные игрушки, кое-где стояли насупленные деды-морозы. Проносились машины, нагруженные пахучими елками, на площади Пушкина плотники строили детский базар. Москва готовилась к встрече Нового года.

Не отрывая глаз от дороги, молоденький таксист, как и все столичные шоферы осведомленный обо всем на свете, с олимпийским спокойствием рассказывал о вчерашней автомобильной катастрофе (были и жертвы), о появившейся в продаже новой модели телевизоров и о том, сколько мячей на матче в Алжире удалось провести левому крайнему спартаковцев Хусаинову в ворота хозяев поля.

Стырне упорно молчал. Он с дороги еще не успел выспаться как следует, очень сказывалась разница во времени с Каргинском, и только в нужных местах размыкал тяжелые веки, чтобы не пропустить знакомый с детства перекресток, памятную улочку или особнячок.

Да, что-что, а уж Москву он знает неплохо. И в Кремле живал в те еще «архаические» времена, когда, как и ныне, открыт был туда доступ публике, и Замоскворечье знает, как свои пять пальцев — там, в неказистом домике на Пятницкой, в семье демобилизованного латышского стрелка Зигмунда Стырне и рос маленький Ян. Рос. Оказывается, когда-то все-таки рос. А, ей-богу, иногда кажется, что и не было этого. Так всегда и был взрослый, «руководящий». Да, сколько уже после Горного института исхожено и изъезжено земель, сколько лет на далеком Каргине... А каждый год один или вдвоем с Ильзой бывает в родном городе, обходит дорогие заветные места. Когда здесь стала учиться Дина — и подавно.

Сквозь заиндевевшие стекла автомобиля Стырне смотрит на Москву, угадывает в толпе на тротуарах таких же, как он сам, приезжих, торопящихся в главки и министерства с докладами, сметами и штатами на новый хозяйственный год. Поднимутся новые предприятия и на Каргине. Пойдет свой собственный дешевый алитэ-каргинский суперфосфат на поля и сады. Только он, Ян Стырне, не сделал для этого ничего... Что ж, надо делать сейчас. Еще хватит хлопот. И себя в обиду нельзя давать. Иначе стыдно будет перед товарищами, перед чистыми и верящими глазами Дины. «Выдюжим, папка?» Надо, дочка, надо. Что же еще нам остается? Раз получился промах, нужно так и сказать. Исправлять надо и все. Тут ничего не поделаешь.

В главке с утра уже полно народу, в отделах оживленно переговариваются с работниками главка командировочные. Наметки по Каргинскому управлению предварительно согласованы были с самим начальником, уехавшим затем в длительную командировку в Монголию; стало быть, осталось только внести кое-какие коррективы и уточнить проект.

— Ну что ж, с вами, по-моему, все ясно, — сказал Вербин, — вертолет один получите, а на второй рассчитывать не приходится — вы не одни.

Стырне внимательно слушал, иногда поворачивал голову и всматривался в лицо начальника.

— У нас найдены фосфориты, Герман Алексеевич, — сказал он.

Вербин неуловимым движением скинул очки, концом вязаного шерстяного галстука протер стеклышки и, водрузив на место, внимательно поглядел на Стырне.

— Вы что-то сказали, Ян Зигмундович?

— Я сказал, Герман Алексеевич, что в Каргинской тайге обнаружено промышленное месторождение фосфоритов.

— Мне показалось, что я ослышался, извините. Так это правда?

— Правда.

Вербин встал, прошелся по просторному кабинету. Рядом с огромным стальным сейфом, стоящим в углу, он казался совсем маленьким... Значит, его не очень обрадовало сообщение. Впрочем, и ожидать этого было трудно. Ведь эпизод в тайге не приснился, а действительно был, и ты, Стырне, сказал тогда свое слово. И никуда от этого не денешься. Да если и отбросить этот эпизод, так еще раньше именно Вербин официально утвердил выводы комиссии об отсутствии в этом районе промышленно пригодных фосфоритов. Вряд ли ему приятно опровергать сейчас там, «в верхах», это свое мнение. Должно быть, именно своим авторитетом он дорожит прежде всего. Что же делать дальше?

— А пожалуй, и правда, не дурно было бы вашему краю иметь собственные фосфориты, — Вербин неожиданно блеснул своими стеклышками. — Расскажите-ка подробнее, Ян Зигмундович.

Стырне стал рассказывать. Заново коротко доложил всю обстановку, подчеркнул свою прежнюю ошибочную позицию в этом вопросе. Отметил, что открытие сделано на страх и риск начальника поискового отряда на участке, не обозначенном ни на одном из маршрутов Алитэ-Каргинской экспедиции.

— Что ж у вас там анархия, Ян Зигмундович? — Вербин холодно вскинул на него глаза. — Открытие, инициатива — все это прелестно, однако...

— Победителей не судят, — сухо отозвался Стырне.

Хозяин кабинета спросил уже слегка раздраженно:

— А образцы обработаны?

— Не успели еще.

— Вот видите, и образцы еще не обработаны, а вы поднимаете шум и говорите о каких-то победителях. Год, дорогой мой, уже сверстан, как говорят полиграфисты, — и он плотно уселся в свое кресло.

— Без учета нового месторождения.

— Учтется в следующий раз. Мы всегда должны иметь перспективный резерв, Ян Зигмундович.

— Обойтись без удобрений и зависеть в смысле урожая от капризов погоды?

Стырне намекал на закупленные недавно за границей крупные партии хлеба, за которые плачено было чистым золотом. Но Вербин не захотел его понять, лишь опять внимательно посмотрел на подчиненного и слегка развел руками: не наша прерогатива.

Теперь уже с холодным интересом Стырне наблюдал за изменчивым лицом собеседника: то оно выражало благородство и глубокий всеобъемлющий ум, то наползало на него выражение беспокойства, мелкой озабоченности, тщеславия. И тогда он становился как будто чужим в кабинете. В этой просторной комнате с тяжелыми шторами, с огромными цветными геологическими картами страны и обоих земных полушарий, с живописно расставленными в стеклянных шкафах образцами пород и древних окаменелостей, — была своеобразная, немного подчеркнутая романтика. Что ж, это все только напоказ, чтобы охарактеризовать широкую геологическую натуру, масштабность дум и стремлений? Да, широкая натура, ничего не скажешь... И чего Вербин, собственно говоря, боится? И в конце концов разве признание ошибок само по себе не обязательно?

Ян Зигмундович спрашивал себя об этом и молчал, опустив глаза. Он никак не мог придумать, чем снять напряженность, как повернуть разговор в другую сторону.