— ...а еще кто? И Мишка? А отпроситься нельзя? Подменить тоже? Вот досада! Но пойдем все равно, раз надо. Кто пойдет со мной? — Вика прикрыла ладонью микрофон и, перегнувшись через стол, спросила Бабасьева шепотом: — Пойдешь со мной на облаву?

— На какую облаву? — опешил тот.

— Ну, с нашими ребятами, с дружиной, одним словом! — девушка нетерпеливо стискивала трубку.

— Спрашиваешь! Конечно, пойду.

Вика кивнула, бросила на него откровенно влюбленный взгляд и, выпрямляясь, заговорила в трубку:

— Со мной пойдет один геолог, мой близкий друг... Что? — Не спуская с Бабасьева смеющихся глаз, девушка продолжала: — Вторая всесоюзная категория по боксу. Ага! Первая перчатка в экспедиции. Ага!

— Что ты там сочиняешь! — Бабасьев сделал страшные глаза.

— К тому же очень скромный, — продолжала Вика. — Пошлет в нокдаун и даже фамилии не спросит... Договорились, значит? Добре... Ровно в полночь в штабе дружины. Есть, товарищ начальник!

Положив трубку, Вика вытерла малюсеньким кружевным платком лоб и откинулась на спинку стула. Мужчины молча ждали.

— Вообще интересно, — сказала она, — по сведениям штаба дружины, сегодня после полуночи состоится одно собраньице. А наши засекли место и время. Можно голубчиков накрыть с поличным.

— Что все это означает, конечно, если не военная тайна? — спросил Вадим.

— Чушь какая-то. Вроде бы невинная пирушка, выпивка там, танцы. — Вика замялась, закончила нехотя: — Словом, посмотреть надо.

— Ничего, ладно, посмотрим. Я тоже кое-что слышал. Нужно будет, проучим как следует, — пообещал Бабасьев.

— Жаль, не будет с нами Михаила с Оськой, — оба в ночной смене, — сожалеюще сказала Вика.

— А комсомол как же на все это смотрит? — полушутливо спросил Вадим.

— Старается комсомол, — поняв, что вопрос задан серьезно, и словно бы оправдываясь, сказала Вика, — воспитываем как можем, как умеем. Впрочем... — она запнулась и продолжала уже менее уверенно: — Впрочем, как видно, мало всего того, что умеем. Разве допустимо, например, что в праздники закрыты у нас библиотеки, музеи, корты, даже стадионы! Почему в будни закрыты школьные спортзалы? Ведь к нам, в комсомол, приходят уже со сложившимися характерами. Можно отполировать статуэтку человека, а если отлит чертик с хвостиком? Черт только и получится, только полированный.

— А выход какой? — спросил Бабасьев. — Тут ведь лекциями одними не отделаешься.

— То-то и оно, что не отделаешься, — Вика вздохнула. — Вы пойдете с нами обедать, Вадим Аркадьевич?

— Ладно. Потом в агентство за билетом, может, еще на завтрашний ТУ успею, — сказал Вадим, поднимаясь. — А вечером, если не возражаете, и поужинаем вместе и чертей ловить отправимся.

— И вы с нами?

— А почему бы нет?

— Вот хорошо! Я бы вас расцеловала, если бы не этот кавказец.

— А чего особенного? — буркнул Бабасьев, усмехаясь. — Ведь Вадиму не придется ради этого становиться на стул.

Вадим съездил за пожитками, в агентстве Аэрофлота купил билет, сразу сдал там свой багаж и в ожидании вечера пошел бродить по горбатым улицам Каргинска. Он мало тут жил, только наездами, и нет ни родного дома, ни даже скамьи в парке с вырезанными перочинным ножом корявыми вензелями. Словно ища что-то, он всматривался сейчас в очертания знакомых кварталов, в темные проемы окон, в залепленные снегом провисшие провода.

Проследил за быстрой стайкой воробьев, рассыпавшихся по голым веткам старого тополя. А вот синица-московка прыгает, цепляясь за шершавую кору. Ворона тяжело перелетела через крышу большого дома, уставленную телеантеннами, похожими на кладбищенские кресты.

У хлебного магазина, въехав прямо на тротуар, остановился автофургон, и румяные продавщицы в белых халатах, натянутых поверх телогреек, высыпали наружу и стали с хохотом спускать по деревянному желобу в витрине парной пшеничный хлеб. Вадим остановился и долго наблюдал. Второй раз сегодня он думал о хлебе.

Белые халаты продавщиц напомнили ему больницу, Зойку. Он резко двинулся вперед. Когда вчера забирал у нее свои вещи, ее не было дома. Сейчас ему стало жалко ее. В конце концов чем Зойка перед ним виновата? И виновата ли вообще? Просто ухватилась за него, как за якорь спасения. Что ж поделаешь, если это не тот якорь. Надо бы объяснить ей. А, впрочем, что он может сейчас объяснить? Трудно сейчас ему. Так бывает, вероятно, в пчелиной семье, когда гибнет. Пчелы толкутся, мечутся, как слепые, жужжат беспокойно и тревожно. Потом эта сильная, хорошо организованная, крошечная держава рассыплется и черно-желтыми трупиками усеет землю.

Незаметно для себя Вадим забрел в тихий, весь обсаженный деревьями, квартал города и прямо уткнулся в фасад Дворца спорта. Вот тебе и на! Уже несколько лет назад выстроена эта штука, но он так ни разу и не попадал внутрь. Прямо смех! Все некогда и некогда. А ведь пловец, в юности и гимнастикой баловался. Зайти, что ли, сейчас? А что, в самом деле...

Дворец был хорош. «Если бы у нас так жилые дома строили», — подумал Вадим. Поднявшись по широкой лестнице, он сразу попал в высокий прохладный зал. Здесь было пусто, только в одном углу на подстилке из пенопласта, сверкая потными спинами, упражнялись самбисты. В смежном зале на турнике, на шведской стенке, на свисающих с потолка канатах и кольцах прыгали, подтягивались на руках, кувыркались обтянутые синим трико фигуры.

Вадим миновал их и заглянул на ярко освещенный корт. На узких балконах для зрителей было полно народу. Сев на свободное место, он глянул вниз. На расчерченной жирными белыми полосками площадке играли двое. Вадим любил теннис, сам немного играл в студенческие годы и сразу понял, что ракетки здесь были в опытных руках.

Приглядевшись, он, немножко удивленный, в одном из игроков узнал Вику. С кем же она играет? Он вздрогнул и откинулся. По другую сторону сетки стояла Дина. Стало жарко, он облизнул языком сразу высохшие губы... А, собственно говоря, почему вздрогнул? Что ему запрещено, что ли, здесь присутствовать? Да они и не заметят его, вон как азартно играют.

Обе девушки уверенно пласировали, резко и точно взмахивали ракетками. Цокающие звуки, как удары копыт о мостовую, ритмично взлетали к высокому темному потолку. И все-таки Дина проигрывала. Ему это стало ясно. Поняли и другие.

— Вика! Виктория Гончарова! — раздались одобрительные возгласы болельщиков.

Когда соперницы поменялись полями, Вадиму стало хорошо видно лицо Дины, и сердце у него сжалось. Похудела, губы плотно сомкнуты, вся какая-то одинокая и беззащитная. Никогда еще он не видел ее такой. Зачем же она вышла на люди, если так тяжело на душе? А зачем пришел сюда ты сам? Разве тебе легче? Куда от них денешься, от людей, да и надо ли?

Дина продолжала стойко защищаться. Она, пожалуй, даже лучше брала смэши, но против форхендов чемпионки устоять не могла. Нащупав слабое место, Вика усилила нажим и вскоре выиграла с разгромным счетом. Зрители хлынули в коридор. Вадим чуть задержался, заметил, как, перемахнув через сетку, Вика обняла подругу и увела ее в раздевалку.

Все-таки ему было обидно за Дину. Конечно, игра есть игра. Но обидно. Странно устроен человек...

Вадим и не заметил, как волна болельщиков через полутемные переходы вынесла его в помещение еще более светлое и просторное, чем корт. По потолку и круто падающим рядам амфитеатра прыгали блики света, на стенах раскачивались яркие полосы, летели брызги, плеск воды смешивался со звонкими, как под открытым небом, голосами, пахло мокрыми досками, совсем как на реке. В прозрачной воде скользили пловцы и пловчихи в цветных купальниках, другие, свесив ноги, отдыхали на мостках по краям выложенного розоватой плиткой огромного бассейна.

«А если бы сейчас объявили, что жить им осталось всего полгода?» — вдруг подумал Вадим. Ему стало нестерпимо горько от мысли, что болезнью он уже отъединен от людей и никогда больше не сможет сказать такое простое, обыденное слово «мы».