Прежде всего необходимо хладнокровно оценить обстановку и не паниковать. Повреждена нога, а все остальное вроде в порядке. Это уже неплохо. Спички, трехдневный запас продуктов и образцы пород налицо — совсем хорошо. Только куда подевался спальный мешок? По-видимому, отлетел при падении. Доносится едва слышный плеск воды и невнятное шуршание — стало быть, он на берегу реки. Мысль, что мешок могло унести течением, заставила Вадима поежиться. Геолог приуныл. Он привык к теплому своему мешку — более надежному, чем костер или даже охотничья заимка с ее жадным и быстро остывающим камельком, он помнил мягкий, ласковый ворс цигейки, крепкую ткань чехла. «Не однажды ты спасал меня от невзгоды, старый приятель...»

Волоча вывихнутую ногу, Вадим пополз к деревьям, смутно маячившим в темноте. Глаза заливал едкий противный пот, пересохшим ртом он жадно глотал снег, который начинало крутить и взметывать. Вот ведь, не хватало еще поземки... Добравшись до ближайшей ели, геолог облегченно откинулся на спину, перевел дух. Ель была старая, вся в лишайниках, и снег пластами лежал на широких лапах, пригибая их к земле. Оттуда ударило в нос терпким, тяжелым. Пришлось спешно ползти дальше, как можно дальше от логова. С маху уперся он в дерево с толстой пластинчатой корой. Ствол его, не меньше десяти обхватов, был почти лишен ветвей, и только вверху угадывалась круглая опавшая уже крона. Осокорь! Значит, уже долина, осокори не растут в горах.

Подобрав суковатую палку, Вадим с трудом поднялся на ноги и с силой постучал по стволу. Звук вышел как из бочки, ясно, что дупло, только где вход? Проковыляв вокруг ствола, поисковик обнаружил на уровне коленей край отверстия, но не круглого или овального, как обычно, а прямоугольного, как у дверных проемов. Впрочем, может быть, это дверь и есть? Геолог нашарил массивную, как подкова, железную скобу и осторожно потянул на себя. Тяжелая одностворчатая дверка со скрипом подалась. На всякий случай он проверил на поясе нож и чиркнул спичкой. Сломалась. Громыхнув почти пустым коробком, рванул на себя дверь. Пахнуло теплом, сухой прелью и грибами. Поисковик протиснул крупное тело в узкий проем, и дверка бесшумно закрылась сама.

Загорелась наконец спичка, и Вадим увидел, что находится в комнатке-дуплянке с топчаном, столиком и железной печуркой посередине. Тонкая труба с коленьями через отверстие в стволе выходила наружу. На полочке стояла коптилка, устроенная из консервной банки. Он поднес догорающую спичку к фитилю, и келейка озарилась ровным желтоватым светом. Вадим отстегнул рюкзак и, еще не веря глазам, опустился на лежанку. Выложенный елочкой «паркет» из крепких дубовых плашек, поленница сухих дров у печки, спички и серый холстяной кисет с махоркой на полочке, висящий на гвозде берестяной туесок с сухарями, соль, тушка красной вяленой кеты — все это было как в сказке. Вадим довольно потер руки: нет, это наяву.

Вскоре в печке весело загудело, стало тепло. За маленьким, напоминающим иллюминатор, замерзшим окном, прорубленным над дверным проемом, свистит и неистовствует пурга, дерево-великан слегка содрогается и постанывает. Но вьюга не страшна ни дереву, ни человеку. Осокорь — вечное дерево, уж во всяком случае оно переживет нас всех. Нельзя только никогда отчаиваться, и удача придет.

Это по закону мужества. А по какому интересно закону не стал ты дожидаться самолета и кинулся, очертя голову, пешком через тайгу? Ради образцов, которые надо успеть вручить главному, улетающему в Москву? Или ради встречи с Динкой?

Динка... Дина... Когда же это у него началось? Кажется, когда он едва не закоченел в тундре. Пришлось тогда лет пять назад во главе небольшого отряда прощупывать на золото приток Колымы. Надо было проводить до посадочной площадки застрявшую из-за непогоды коллекторшу — совсем еще зеленую и застенчивую первокурсницу.

В пути их застигла пурга, собаки, порвав постромки, умчались к табору, и у них на двоих оказался один спальный мешок. Он поглядел на девушку и усмехнулся, уж больно была она беззащитна, эта студентка, и, поворчав на изменчивую погоду и на девчонок, «которым не сидится дома», Вадим уступил ей мешок, а сам остался коротать ночь у огня. Однако под самое утро забылся сном, прозевал костер и неминуемо окоченел бы на юру, если бы девчонка не растолкала и чуть ли не силком затащила его к себе.

Девчонка эта была Дина Стырне — дочка главного.

Дина, Дина! А кто нынче будет спасать твоего обезноженного чудика? Доведется ли ему увидеть твои глаза? Кажется, они очень синие — только раз в жизни он видел такую синеву в яркий солнечный день у Байкала...

К утру, едва ли по сезону и уж никак не по характеру местности, внезапно распогодилось. И когда засияло над лесом огромное безоблачное небо, заблестели завьюженные деревья и свет заполз в оттаявшее оконце дуплянки, Вадим увидел, что она не так уж неуязвима, как казалось ночью. Тут и там зияли в стволе немолодого дерева расщелины, колючий утренник разрисовал издевательскими узорами остывшую печь.

Вадим растопил ее и, поставив варить кашу, толкнул дверь.

Лес светился чуть розоватой белизной снегов, рдел гирляндами калины. Кругом валялись сорванные ветром сучки и шишки. По ним прыгали хохлатые свиристели и клесты, стараясь выклевать оставшиеся орешки. Стояла глубокая, чуть звенящая тишина. Все будто оцепенело от мороза, и даже небо казалось выточенным изо льда. Сквозь стволы красноватых сосен солнце било, как танк, прямой наводкой.

Опираясь на палку, Вадим заковылял к обрыву. Перед ним открылся широкий обзор, а внизу поток уносил с журчанием ледяную кашицу — единственная живая артерия, связывающая геолога с внешним миром. Да, загреми он вчера с этой кручи — не отделаться бы ему одним растяжением.

Не успел он оглянуть как следует протянувшийся под яром заснеженный откос, как на берег откуда-то вышел человек и, зачерпнув полное ведро воды, скрылся. Сердце Вадима забилось радостно: перед ним была живая душа, он не один в этой чертовой глуши!

— Ого-го-го-о!

Человек выглянул из своего укрытия и, найдя глазами на высоком яру кричавшего, долго рассматривал его. Потом, уступая призывным знакам незнакомца, неторопливо двинулся, и едва приметная тропка вывела его наверх.

Это оказался дюжий человек в стеганом ватнике и высоких болотных сапогах-броднях, подвязанных ниже колен узенькими ремешками. Из-под сдвинутой на затылок ушанки выбивались завитушки слегка прихваченных временем темно-русых волос, загорелое лицо обросло густой щетиной, глубоко сидящие глаза смотрели независимо и спокойно.

— Здравия желаем! — первым поздоровался он.

Глядя друг другу в глаза, мужчины обменялись рукопожатием, и Вадим коротко поведал обо всем, что с ним приключилось. Вскоре они уже сидели в тепле, чуть подгоревшая каша наполняла дуплянку дразнящим запахом, разлитый по кружкам неразбавленный спирт сразу придал откровенности.

Оказалось, что Родион Михайлович Кузёма и не охотник вовсе, и не рыбак, как предполагал геолог, а самый что ни на есть природный таежник «кородер» — так стали называть в просторечье появившуюся в последние годы профессию заготовителя коры пробкового дерева, которым изобиловала местная тайга. Однако сезон, когда можно снимать с деревьев кору, давно кончился. Выпив спирт, Кузёма тыльной стороной ладони отер губы, неторопливо закусил и стал объяснять, что дожидается напарника, который с малым плотом спустился один и должен был давно вернуться, чтобы вдвоем сплавить большой. А припозднились они по причине панцуя.

— Так вы и корневщик?

— Есть маленько, — улыбнулся кородер. — А вам, Вадим Аркадьевич, не приходилось покорневать?

— Куда же деваться поисковику? — в глазах Вадима мелькнула усмешка.

Оживленно стали припоминать случаи наиболее удачливых находок со всякого рода подробностями — как выглядел корень жизни, был ли похож на человеческую фигурку, сколько граммов потянул и так далее, и это неистребимое до седин, подогретое спиртом мальчишеское хвастовство как-то быстро, забавно и по-хорошему сблизило таежников. Посмеялись. Улучив минутку, Вадим предложил вместе спуститься на плоту в райцентр. Кузёма недоверчиво поглядел на поврежденную ногу нового знакомого и отрицательно покачал головой.