— Значит, Динка остается в Москве, — беззвучно одними губами повторила Зойка. — Блеск! — неожиданно воскликнула она. — Какая Динка счастливая... — По правде говоря, думала она сейчас не о подруге, а о тех выгодах, которые сама она сможет извлечь из этих новых обстоятельств. Дина уезжает, и значит... — Она поглядела на учительницу и торопливо сказала: — Ну ладно, до свидания, Ильза Генриховна.

Подавив слезы, Дина молча вышла из палаты. А Вадим все так же лежал ничком. Что ж, он мог сейчас еще меньше, чем она. Сколько еще ему пролеживать тут койку и заниматься воспоминаниями?

Вот еще одно. Оно очень напоминает ту историю, когда пионервожатая Светлана уговаривала Вадимку поверить, что нашлись его родители. Здесь она тоже фигурировала и такая же была курносая, хотя много повзрослела.

Вадим тоже стал к тому времени рослым плечистым парнишкой с широким, немного веснушчатым, лицом и белесым вихрастым чубом. А вот Игорь Лебедь все еще оставался щуплым и тоненьким, он рос медленно. Только глаза — черные, быстрые, лучистые — делали его старше четырнадцати лет. Глазами, да еще необыкновенно густыми ресницами Игорь в ту пору гордился. Впрочем, разве только в ту пору?

А в тот памятный день все началось очень обыкновенно. После линейки и подъема лагерного флага ребята плотно позавтракали в столовой, устроенной в саду под дощатым навесом, потом всем отрядом двинулись на Партизанскую сопку. Там и сейчас еще можно найти в зарослях бурьяна позеленевшие винтовочные патроны или обломок японского тесака с зазубренным наподобие пилы обушком.

Но Гарвей и Флинт, как называли друг друга, начитавшись приключенческих книг, Вадим с Игорем, уже не раз бывали там. Незаметно отстав, они подались в кедровник за орехами. Кедровая роща сплошным зеленым шатром покрывала высокую сопку. Взобравшись на дерево с толстым красноватым стволом, усеянное крепкими, еще не успевшими растопырить чешуйки зеленоватыми шишками, они щелкали орешки, а потом начали сбрасывать шишки на землю, как это делают белки, чтобы унести с собой.

Остро пахло раскипевшейся на солнцепеке серой.

В просветах стволов сверкали синие ленты Каргиня, плавились ковшики пойменных озер. Невдалеке маячили, господствуя над огромной территорией, радиомачты. Город терялся в зеленой дымке. Сколько раз уж в мечтах подростки уносились на своей бригантине за тридевять земель — даже в Индию или на Гавайские острова; а на самом деле бригантина, колыхая алыми парусами, все торчала на месте.

Игорь дальше никак не желал мириться с этим. Щелкая орехи, он скучающим взглядом обводил раскинутый у подножия сопки и осточертевший обоим лагерный городок с аккуратными корпусами, с этими кружевными занавесками и посыпанными гравием дорожками, утыканными по краям выбеленными половинками кирпича.

— Раньше, слышишь, Гарвей, говорят, пионерские лагеря были совсем другие,— говорил Игорь, сидя верхом на суку. — Никаких там бачков с кипяченой водой. Спали в брезентовых палатках, готовили на костре, ели из котелков — как солдаты. Потом они на войне воевали, и еще как! А из нас, видать, хотят понаделать милиционеров или пожарников. «Береги лес от огня! Не плюй на пол!» — передразнил он и досадливо сплюнул. Он старался дотянуться до большой желтой шишки, а ветка, как живая, уходила все дальше.

Вадим поглядел на товарища и солидно отозвался с верхнего сука:

— Правильные плакаты. Лес — вещь полезная, а антисанитария — вещь вредная.

— Поди к черту! — Игорь до шишки не дотянулся, но подцепил гибким большим пальцем ноги буроватую плеть какой-то лианы и удивленно воскликнул: — Гляди — кишмиш! — Он потянул лозу к себе, и, сорвав гроздь похожих на крыжовник зеленовато-желтых ягод актинидии, протянул товарищу. Ягода была сочная, сладкая, но чуть горчила, и очень странно было видеть ее на кедре. Тогда они еще не знали, что в Алитэ-Каргинской тайге это вещь довольно обычная.

— А как растет банан, не знаешь? — спросил Игорь.

— На дереве, должно быть.

— На дереве-то на дереве, а будто бы без семян. Ты находил семена в бананах?

— Я бананов совсем не видел.

Подростки закурили на двоих папироску и совсем размечтались: есть ведь на земле места, где все растет, есть даже хлебное дерево. Вот где должно быть отлично жить. Игорь пододвинулся к Вадиму поближе, насколько позволяли упругие хвойные лапы, и, заговорщически блестя глазами, сказал:

— Послушай, Гарвей, бежим давай из детдома!

Отодвинув мешавшую смотреть ветку, Вадим внимательно взглянул на товарища. «Ну, да!» — подтвердил тот и с вызовом выпятил острый подбородок. Они надолго замолчали.

Вадим и сам давно подумывал о побеге. За все эти годы ему до чертиков надоел детдом — ведь он знал, что существует другая жизнь, и ему хотелось другой жизни. Не лучше ли поступить в ремесленное, а потом пойти на завод? Однако, когда Игорь в прошлый раз бегал, железнодорожная милиция доставила его на третий день назад. Он съел тогда сразу три порции обеда и обещал больше не бегать. Теперь, значит, опять?

— Будет совсем иначе. Я железно все продумал, — сказал Игорь. — Поездом не поедем, а доберемся на пароходе до моря, а там поступим юнгами на океанский корабль. Внимание! Начинается первое кругосветное!

— А как с вещами? Не в трусах же. — Вадим досадливо подергал на себе выцветшие от частых купаний казенные трусы.

— Беру на себя.

— А деньги, Флинт?

— Найдем.

— В чужих карманах, да? — строго сказал Вадим.

Игорь нервно рассмеялся:

— Ну вот, сразу и карманы. Друга батькиного расколю, он даст на первое время.

— Когда-то они вместе летали на Халхин-Голе.

— Так по рукам, капитан Гарвей?

Они ударили. Ребятами овладело яростное веселье, и, чтобы дать выход охватившему чувству, они стали кидаться шишками и горланить. Им показалось, что бригантина и впрямь отплывает от берега. Вадиму тогда очень хотелось плакать, и он боялся, чтобы Игорь как-нибудь этого не заметил.

Очень скоро пришлось паруса убрать. Со стороны лагеря послышались призывные звуки горна. Друзья переглянулись, вмиг очутились на земле и, забыв подобрать сброшенные шишки, припустились к лагерю.

Как только они добежали до ворот, перед ними вырос запыхавшийся Вася-горнист:

— Тебя, Игорек! К Светлане!

Друзья кисло поморщились. Кроме очередного разноса от Светланы ожидать было нечего. Что именно натворил Игорек — не знал даже он сам. Теряясь в догадках, подростки нехотя поплелись к библиотеке, где Светлана бывала в эти часы. Они успели договориться обо всем. Бежать решили послезавтра, в первое же воскресенье, когда в лагерь, по обычаю, хлынут гости и шефы и в общей суматохе никто не хватится двух воспитанников.

На веранде рядом с низкорослой, растерянно улыбающейся Светланой стоял высокий человек в защитном военном кителе без погон и потертых синих бриджах и сапогах. С правой стороны груди тускло блестел над карманом массивный овальный орден, какого они никогда не видели. Коротко остриженная седая голова прикрыта была старенькой синей пилоткой, худое бритое лицо сплошь избороздили глубокие морщины и темные складки, только черные пронзительные глаза смотрели живо и молодо. Слегка подавшись вперед, он пристально вглядывался в подростков — то в одного, то в другого — очень скоро его взгляд остановился на побледневшем лице Игоря.

Вадим слегка отстал от друга, тот нерешительно шагнул к незнакомому раз-другой, беспомощно оглянулся, двинулся опять, все еще не решаясь поверить, что перед ним — бывший военный летчик, герой Халхин-Гола, отец его, Юрий Лебедь.

— Сынок! — наконец вырвалось сдавленно из груди Лебедя-старшего.

Коротко всхлипнув, Игорь кинулся к нему на шею и закричал:

— Пап! Папа мой! Родненький!

С лица Светланы медленно сошла ее дежурная улыбка, губы дернулись, и, к удивлению Вадима, она тоже заплакала, как и Игорь. А Вадим так и не заплакал, только раза два судорожно и глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха.