— Да вы что, ребята, ополоумели, что ль?
— Да перестань! Что ты нас, за дурачков считаешь? Деревенские, мол… Славка прославиться хочет, ума немного, совести еще сколько надо не нажил… Ну, а мы ему сказали, что не допустим, чтобы на революционеров шли деньги, собранные у темноты да кулаков. А еще осенью, в международный день, порешили мы запахать мопровскую полосу. Сход нам выделил кусок бесхозной земли — есть у нас такая и решили мы ее засеять льном: самая выгодная штука! Как снег выпал, навоз начали свозить, обещали нам достать семян долгунца, повозимся мы с ним, конечно, не без того, зато денег выручим много, и пойдут они на хорошее дело чистыми, не пьяными полтинниками. А Славка нас за это и деревенщиной, и уклонистами, и этими — оппортунистами, что ли! Конечно, это лен, надобно ждать долго, а ему не терпится, чужой он для земли, не понимает ничего… А на нас деревня смотрит — сумеем лен вырастить аль нет? Тут ведь его разводят мало, с ним дел не оберешься…
— Ладно! Всех дел не обговоришь! Пошли, что ль, на улицу, пока светло… — Нетерпеливый Миша вскочил из-за стола.
Роман на него досадливо покосился: вот уж кто деревенщина, так это городские! Хозяин еще сам из-за стола не встал, а гость уже вскакивает…
Ребята оделись и шумной стайкой вывалились на улицу. Красное солнце уходило за длинные и мягкие сугробы, близкие сумерки наползали на праздничную деревню. У ограды красной кирпичной церкви стояли ребята и громко смеялись чьему-то рассказу.
Поодаль от них стояли и пересмеивались девушки. Где-то неподалеку кто-то на гармошке повторял все время один и тот же отрывок мотива: «Ах, зачем эта ночь…»
Завидев приезжих, деревенские ребята замолкли. На Романа и Мишу вопросительно и затаенно смотрели. От ограды отделился человек и подошел к приезжим. Догадаться, кто он, было волховстроевцам нетрудно. На огромном и могучем торсе торчала маленькая голова с приплюснутым крошечным носиком и узенькими смеющимися глазами. Длинные руки как-то беспомощно свисали вдоль туловища.
— Ну вот и хорошо, что приехали на праздник, — весело сказал Евсейка. — Хоть погуляем вместях. Всех дел все равно не перевернешь, вам дали отпуск от работы, давайте, что ли, погуляем? А то Иван как старый хрыч сурьезный. А когда же погулять, как не по молодости? Вы это как считаете? А у нас сегодня вечерком меро-меро-меро-приятие, вот!
— А как же! — засмеялся не отстававший от Дивова русый парень. — Славкино политлото! Всем приказано быть в клубе!
— Эге, — подтвердил Евсейка. — А потом — к Зотихе…
Вечером и днем
Недаром вечером с ребятами не было Твердислава Макарова! Опорный клуб села Близкие Холмы был настолько прибран и чист, насколько только это было возможно для безнадежно грязного и холодного сарая. На подметенном полу не было больше груды подсолнечной шелухи, от раскаленной печки шло тепло, длинный и кривой стол накрыт мятым кумачом. Твердислав в расстегнутой бекешке сидел во главе стола. Перед ним лежала большая расчерченная картонка и кучка криво нарезанных, грязных картонных фишек. Вокруг стола сидели комсомольцы, в дверях, заложив длинные руки за спину, стоял Евсей Суходолин и переговаривался с девушками. Ни одна из них не переступала порога клуба, ни девушки, ни Евсейка не обращали внимания на то, что делается за столом.
Макаров заглянул в лежащую перед ним бумажку и закричал:
— Вопрос девятый! За что борется Коммунистический интернационал? Ну? Что же вы? Васюня, давай ты!
— За революцию, конечно… — неуверенно ответил тот самый русый парень, который недавно легкомысленно отнесся к удивительной игре комсомольского секретаря.
— Неверно! Кто еще?
— За свержение буржуазии… — послышались нестройные голоса. — За диктатуру пролетариата… За коммунизм…
— Ничего подобного! — укоризненно покачал головой Макаров. — За интересы пролетариата, вот как! Читать надобно политлитературу!
Макаров всмотрелся в картонку, нашел нужный номер и удовлетворенно положил фишку. Затем он вытащил другую, посмотрел снова в бумажку и торжественно провозгласил:
— Вопрос тринадцатый! Кто был Фома Кампанелла? Давай, давай, ребята! И чтобы правильно было!..
На этот раз комсомольцы долго молчали, прежде чем послышались робкие ответы.
— Китайский генерал… Вождь итальянской молодежи…
— Английский король! — радостно выкликнул кто-то.
Макаров недовольным помахиванием руки отводил неудачные ответы. Наконец, очевидно потеряв надежду на то, что ближнехолмские комсомольцы не ударят лицом в грязь перед гостями, он встал и, заложив руки за спину — наверное, так кто-то делал в укоме, — сказал:
— Как же это не знать про такого исторического товарища!.. Защитник трудящихся — вот кто был Фома Кампанелла!..
Миша Дайлер вдруг стремительно встал из-за стола, злобно толкнул ногой табуретку и побежал к двери. Все обернулись ему вслед. Роман тихо встал, аккуратно отодвинул табурет и неторопливо вышел на улицу. Миша стоял, уткнувшись лбом в стену, бил ногой по слежавшемуся сугробу и мычал от ярости. Он быстро повернулся к Роману:
— Сейчас я этому идиоту двину в глаз! Я не могу больше слышать и видеть это! Он что, не только дурак, но и нанят, что ли, дураками? А может, не только дураками? А?
— Давай, давай, бей его! Вот будет смычка города с деревней! Жаль, ребята не увидят такое, только в газете прочтут… А это уж не то! А что ты, Миш, уж так красиво показываешь, что все деревенские комсомольцы дураки безграмотные, а мы с тобой такие, дескать, умные, грамотные, нам на вас и смотреть даже противно… и презираем мы вас, темных…
— Так я ведь не ребят презираю, а дурака этого в бекешке.
— Нет, Мишка, ты их не уважил, показываешь, что не ровня им: они, дескать, терпят по своей малограмотности, а я так не могу. А они не глупее нас. Ну, знают, конечно, поменьше. Так не в этом же дело. Мы им приехали помочь как товарищи, как равные, понимаешь…
— Ах, да понимаю я, Ромка, все! И стыдно, что не стерпел, но и терпеть тоже невозможно! Давай сегодня после этого цирка устроим собрание…
— А какие у тебя права есть собрания устраивать? Мы же не из укома, а гости, шефы, значит. Нам с ребятами надо поговорить, тут, по-моему, ха-а-арошие ребята есть, вот как Ваня Дивов. А потом, мне кажется, что представление сегодня не кончится на политлото. Ты же слыхал, что Евсейка говорил про Зотиху… Наверное, после такой скукоты все туда и повалят…
— Правильно, и пойдут все, да и вы, городские, туда же пойдете, и притворяться нечего вам… Тоже небось хлебом не корми, а дай погубошлепить…
Волховстроевцы обернулись. Возле них стояла та самая смешливая девушка в плисовом жакете, что сегодня днем так ославила бедного Твердислава. Она с интересом слушала спор Миши и Романа, а потом, видно, не выдержала и вмешалась…
— Тебя Дашей зовут? — с внезапным оживлением спросил Миша.
— Ну, Дарьей, да!
— А ты чего стоишь у дверей и не идешь в клуб?
— Нужно мне очень слушать, как Славка ребят мурыжит своим лото! Да если я зайду, у Славки и вовсе все из головы вылетит, а там и так небогато…
— А ты, Даша, не комсомолка? Чего же так? Такая смелая дивчина, никого не боишься, ни бога, ни черта, ни Славы, ни нас с Романом, а в комсомол, наверное, боишься… Мол, что скажут, и все такое?
— Да уж есть кого бояться! Меня Макаров как улещивал — в уезд отвезу, на конференцию… Очень надо, если там все такие, как он!
— А кроме Макарова, тут нет, что ли, парней хороших, комсомольцев?
— Ну, есть серьезные ребята… Так они ведь тихие, а коноводит Евсейка — и вовсе не комсомолец даже, а так, прости господи!..
— Слушай, Дарья, — вмешался Роман в беседу Михаила с Дашей. — Это у Зотихи посиделки, значит? Снимаете небось хату у нее?
— Ну да, снимаем. Приходите посмотрите, как веселятся деревенские…
