Соковнин подбежал к рейке. 4,92… Вот оно, начинается! Скользя по глинистой тропке, Сеня подбежал к висевшему на дереве рельсу. Он схватил еще с вечера приготовленный большой болт, и гулкие, тревожные звуки развеяли его тревогу и неуверенность. Сверху кто-то незнакомый скатился:

— Чего такое? Что, стенку рвет? Ух ты, что делается! Давай беги за Пуговкиным, за Кандаловым! Зови всех!

Но Пуговкина уже не надо было звать. Он бежал к берегу — свежий, несонный, будто был здесь рядом, за кустами, и только дожидался, чтобы его вызвал Соковнин.

— Дело пахнет керосином, Василий Иванович! Мертвяки летают! И вот тот ряд подался! А вон видите — лед-то, лед сейчас через плотину полезет!..

— Это пусть лезет… Бей, бей в рельс, не жалей его!.. А ты давай в контору! Скажешь — вчерашняя разнарядка отменяется. Все артели сюда. Пусть позвонят на конный двор — всех грабарей на берег, к плотине! И пусть берут со склада все, что есть, — кирки, лопаты. Макеича, взрывника, разыскать — и ко мне сюда! Быстро! А ты, Семен, — на пост! Что бы тут ни было — каждые пятнадцать минут записывай подъем воды. Вот это твое дело, в другие не лезь!

Пуговкин распоряжался спокойно, уверенно. И от этого у Сени стала проходить бившая его дрожь. Он вернулся в свою будочку, которая уже была набита людьми. В одно мгновение все изменилось на только что одиноком, пустынном берегу, где был он, Сеня, один на один с рекой… 5,18… 5,23… Ого! 5,30… Лезет, лезет! Волхов идет на штурм плотины!

Но теперь против Волхова стоял уже не один Семен Соковнин — теперь с ним были все, вся Волховстройка! Бежали вниз десятки, сотни людей. Бежали плотники, плитоломы, грабари, монтажники, бетонщики, такелажники, взрывники, бежали слесаря, бежали пожарники и конторские, бежали все, все, кто строил эту станцию… Наверху и внизу было черно от людей. Лошади, храпя и оседая на задние ноги, свозили грабарки, куда были кинуты инструменты, канаты, тачки. Кандалов в своей застегнутой наглухо инженерской куртке, в инженерской фуражке расставлял людей на места работы. Рыжий экскаваторщик Юра Кастрицын уже бил киркой по каменистой земле и пронзительно кричал ребятам из ячейки:

— Давай, давай, словесной не место кляузе! Бей сильней.

Стоя у своей будки, Семен мог видеть всю картину сражения людей со взбесившейся рекой. Ожесточенно копали землю и укладывали в глубокие ямы мертвяки, обмотанные канатами; по доскам, уложенным поверх ряжей, тачками возили и ссыпали щебень и землю; плотники сбивали толстые четырехбревенные боны.

— Смотри, отчаянные какие! По льду бегут! Сейчас ухнут!!

Две черные фигурки, перескакивая через трещины, бежали по реке. По подпрыгивающей походке того, что был пониже, Сенька узнал Гришку Варенцова. Взрывать будут!.. Взрывники остановились посредине ледяного поля. Гришка опустил на лед маленький ящик и вместе с товарищем — Макеич это, что ли? — стал долбить лед пешнями. Даже издалека было видно, как летят брызги льда… Вот они наклонились, уложили ящик, протянули к нему что-то длинное и побежали назад. У берега Макеич остановился, нагнулся, а потом взрывники полезли в гору. Через несколько минут ухнуло, столб мелкого льда и воды поднялся вверх. Даже до Семена долетели брызги. Ледяное поле вокруг места взрыва пошло трещинами, как оконное стекло, когда в него с силой кинули камень…

Но ничего не изменилось. По-прежнему вся неподвижная, нетронутая масса льда упорно, всей своей чудовищной силой жала на плотину. Сеня исписывал третью страницу журнала: 5,62… 5,84… 5,90… 6,07… Теперь река уже не издавала отдельные тревожные звуки. Она ревела, стонала, трещала… Через водосброс она свергалась вниз водопадом, рассыпалась желтым кружевом, подымалась вверх плотным туманом брызг… Льдины вздыбливались друг на друга, они отрывались от массы льда и переползали через плотину, срывая доски и бревна, сгибая защитные железные балки… Уже несколько бычков ледозащитной стенки были сдвинуты со своих мест, накренились, вот-вот они рухнут, и вода со льдом их сомнет, кинет вниз, разделается с ними со всей своей яростью и жестокостью… И Семену уже нечего было делать. Водомерная рейка ушла вся под воду, торчал лишь никому не нужный ее кончик, и никому уже не нужны были Сенькины записи, и его работа, такая прежде важная и нужная, стала казаться ему бесцельной.

Выдержит или не выдержит! Наверно, об этом думали и те, кто были только зрителями, стояли наверху, на высоком берегу. Среди множества женщин и детей, сбившихся плотной толпой, выделялось несколько человек, одетых не по-нашему, в аккуратненьких костюмах, светлых плащах, при галстуках… Это шведы… Совсем недавно они приехали монтировать машины и вот вышли из чистенького и уютного домика, специально для них построенного, и пришли смотреть: справятся большевики пли же не справятся? А рядом стоит этот гад, Глотов, в своем френче и размахивает руками, как будто он по-шведски умеет!

Так что ж, ему, комсомольцу Семену Соковнину, теперь быть с ними, со шведами, с Глотовым, с женщинами да пацанами! Стоять у своей никому не нужной будки да глазеть, как его товарищи, мокрые и грязные, с рекой воюют! Сеня вбежал в будку, подвел под своими записями жирную черту, захлопнул журнал и спрятал в углу под столиком. Потом подумал мгновение, вынул из кармана часы, в последний раз приложил их к уху, насладился тиканием и положил часы на журнал. Он еще раз оглянулся, увидел, что продолжает гореть фонарь, дунул на него и решительно выбежал из будки.

«К ребятам побегу мертвяки закапывать», — решил было Семен. Но не успел. Первым, кого он увидел, был Пуговкин, который призывно махнул ему рукой.

— Сюда, Семен! А ну-ка, беги как можешь быстрей в контору, там Кандалов, спроси — разыскал ли он Графтио и разрешает ли он опускать щиты… И сейчас же назад! Как на салках!

…Когда Семен добежал до конторы, у него выскакивало сердце, он задыхался, в глазах потемнело. В почти пустой конторе несколько женщин на него зашикало:

— Да тише! Не кричи! Иннокентий Иванович с Питером разговаривает…

Дверь в кабинет Графтио была открыта, и Сеня — впервые и без всякого разрешения — вбежал туда. У стены, около большого деревянного телефона, стоял Кандалов и кричал в телефонную трубку:

— Не пойму… Не слышу!.. Барышня, соедините меня снова с Ленинградом!.. — Он начинал отчаянно вертеть ручку сбоку. — Генрих Осипович, я вас снова слышу! Говорите!.. Да, вода на предельной отметке… Крайние ряжи правого берега сдвинуты, но держатся. Сломано два бычка. Плотина в порядке, но балки перекрытия деформируются! Василий Иванович предлагает перекрыть водоспуск, чтобы поднять уровень, сломать поле и пропустить лед поверху… Нет, не знаю! Да это мы замерим!.. Щиты в готовности! Буду звонить через час…

Кандалов оторвался от телефона, перевел дух и только теперь увидел Соковнина.

— Василий Иванович велел спросить…

— Да, да… Беги назад, скажи Пуговкину, что Графтио приказал сначала замерить скорость движения воды… Если есть пятнадцать метров в секунду — опускать щиты Стоннея. Если меньше — ждать! Через час Графтио снова будет на проводе. Я сейчас тоже иду…

Расталкивая зевак, Семей по скользкой тропинке скатывался вниз к реке. Он проскользнул между лопотавшими по-своему шведами, грубо толкнул локтем Глотова — ух, паразит! Нет того, чтобы за кирку взяться! — и мгновенно разыскал Пуговкина. Тот заставил его два раза пересказать, что говорил Кандалов, и сказал:

— Пошли со мной! Эй, Семен Петрович! Давайте сюда вертушку!

Они побежали к плотине. Кто-то сунул Пуговкину палку, на конце которой была почти игрушечная штука: загнутые металлические лопасти были насажены на стержень, на верхнем конце — циферблат, как на Сенькиных часах… Почти такие же вертушки они в деревне делали из дерева и играли в мельницы… Пуговкин передал Сене эту игрушку, и он стал пробираться за начальником работ по гребню плотины.

Вот где было страшно! Только здесь, сверху, становилось видно, какая невероятная сила в этой реке! Безбрежное ледяное поле напирало на плотину, и Сеня всем телом чувствовал, как она трясется под ударами льдин, как непрочно все содеянное людьми перед громадой воды и льда… Но думать об этом было некогда. Пуговкин смело перепрыгивал через покореженные доски, гнутую арматуру, через быстрые потоки воды, прорывающиеся там, где льдины особенно высоко вздыбились.