— На десятину земли высевается смесь из 30 фунтов клевера и 10 фунтов тимофеевки. Что-то многовато… У нас тимофеевки не так уж и много, многие мужики сеют клевер пополам с викой. А семена вики у нас никто и не покупает, ее легко осенью наберет каждый, кто отведет себе деляночку под семена… Ну, давай, Миша, следующую! Вот разницу между семенами клевера я не скажу — не знаю. У нас в деревне на семена не сеют. Семена покупают в уезде, а то и где подальше. А я знаю, что разница по качеству большая, — это я по цене сужу. Тут на картинке не сказано, но я знаю, что семена очень урожайного клевера стоят дорого — двадцать, а то и двадцать пять рублей пуд. Ну, что ох!.. Посчитайте сами: пуд семян хватит на две с половиной, а то и три десятины, если клевер сеять с тимофеевкой да викой, а выгода-то!..

Кончились туманные картины в общем шуме вопросов, выкриков, разговоров людей, столпившихся вокруг Романа. Уже зажгли на столе лампу-«молнию», и погас волшебный фонарь, и Миша Дайлер его запаковал в ящик, и убежали из клуба ребятишки, а все еще народ не расходился. За столом сидел один-одинешенек Твердислав Макаров и мрачно комкал угол кумачовой скатерти. Друг его Евсейка Суходолин ушел, наскучившись ненужным ему разговором о хозяйстве; ушли и девушки; только комсомольцы стояли около Романа и слушали, как он отвечал на вопросы мужиков:

— Так молодые хозяйствовать умеют, наверное, и не хуже вас! А что? У нас на Волховстройке силами одной молодежи построили детский сад. Я сам с товарищами рубил сруб, делал двери да рамы оконные. …А чего мне не делать — у меня столярный разряд пятый, да и у ребят, плотников, не меньший. Так что же, молодые не справятся, что ли? Иван, ты как думаешь?

Иван Дивов поместил с ответом.

— А чего не суметь? Каждый из нас умеет хозяйствовать, была бы у нас своя комсомольская земля, мы бы показали, как с трехполкой можно разделаться… Так земли же такой нету, нам ее никто не даст…

— Ишь, земли захотели? — вмешался в разговор какой-то старик. — Кто же вам свою землю отдаст! Да и не велико дело — на старой да ухоженной земле посеять и урожай собрать… А бросовую землю попросите у схода, дадут вам, чего и не дать, раз не лес, не луг, не пашня… Возьмите вот Поганое болото, коли охота такая есть… Не откажут — берите запросто!

— Это что же за болото? — спросил Роман Дивова.

— Да внизу, у ручья…

— Ну ладно! Потом поговорим…

Разговор этот начался немедленно, как только из клуба ушли мужики, бабы, когда вокруг стола, за которым по-прежнему безучастно сидел секретарь комсомольской ячейки, немедленно сгрудились комсомольцы.

— Ну, ребята! На черта нам хозяйство?

— То есть как на черта? Клуб у нас обдрипанный, на поездку в уезд денег никогда не бывает, книг в ячейке нету, занять людей нечем… Жалуемся, что девчата к нам не ходят, — и правильно делают! От скукоты сдохнешь!

А когда свое хозяйство заведем — и библиотеку заведем, и даже в Питер съездить можно будет, и беднякам же опять-таки можно будет помочь. Есть ведь на селе у нас такая бедность, что сердце стынет, когда видишь. Вот хоть тетка Василиса с четырьмя детьми, без мужа да без, почитай, земли — не она на ней работает…

Никто раньше и не знал, что Иван Дивов умеет так зажигаться, так здорово говорить. Был всегда в ячейке одним из самых тихих, любил иногда только вставить ехидное словечко. А теперь его и остановить нельзя было…

— И не такое уж и поганое это болото! И вовсе оно не болото. Только по весне заливает, ну и потом между кочками лужи остаются. А землю видели на нем?.. Черная-пречерная! На ней все что хочешь расти будет! Пару канав прокопаем, кочки сковырнем, вот тебе и комсомольское поле!..

— А что ж ты на этом Поганом болоте сеять будешь? Окстись, Иван! Овес — вымокнет. Рожь — ну сколько ты ее соберешь и кому за сколько продашь? Ведь не для комсомольского же пропитания мы это болото распашем, а для денег, чтобы были у ячейки деньги, чтобы Евсейка не говорил, что он христославит для нас… Что же там можно посеять?

— Лук!

Это сказал Роман, который до этого времени сидел молча, как будто и не он заварил весь этот разговор.

— Ну что вы на меня смотрите? У нас в губернии — самая выгодная штука. Труда большого не забирает — это вам не лен. А собрал урожай, его с руками оторвут где хочешь: хоть и в уезде, хоть на станции, а то и у нас, на Волховстройке, — без лука нет, значит, пищи. А я собираюсь на недельку домой. Могу махнуть в Ростовский уезд — неподалеку от нас, взять там сеянца, узнать, какой лучше сеять. А если вам и огурцы посадить? Парники сделать? Вот тут мы, шефы, значит, можем помочь. Я могу рамы связать, стекла попросим на стройке — им легче достать…

П-а-р-н-и-к-и… Не одному из ребят почудилось черное ухоженное поле со стрелками зелени, стеклянным блеском парников. Комсомольское поле. Оно даст комсомольцам и авторитет, и средства, и наполнит их жизнь делом… И только Твердиславу Родионовичу Макарову ничего хорошего не виделось б том будущем, о котором размечтались его комсомольцы. Никто не обращал на него внимания, он сидел, оттертый в сторону, даже не пытаясь вставить слова в чужой и неинтересный ему спор о преимуществах огурцов перед луком и чесноком… Ему было ясно: приехали под видом делегатов пролетариата представители мелкобуржуазной стихни и увели всех, почитай, комсомольцев села Близкие Холмы в самый страшный деревенский уклон, против которого он всегда боролся… Как эти бывало раньше, он хотел прикрикнуть на ребят, призвать к порядку, закрыть собрание, вызвать на бюро, пригрозить укомом, но он уже понимал, что на него теперь и внимания не обратят, и угроз его никто не побоится. Твердислав встал, взял свою папку, застегнул бекешу и направился к двери. И никто даже не заметил, что идет в клубе самое настоящее комсомольское собрание без секретаря ячейки, без протокола и без двух малопонятных слов — кворум и регламент, — которыми обычно Макаров начинал все собрания…

Как выглядит Поганое болото, когда оно освободится от снега, Роман Липатов, конечно, не знал. Но утром волховстроевские и ближнехолмские комсомольцы облазили это болото вдоль и поперек. Это большое, немного спускающееся вниз поле ничем не походило на маленькую и узенькую мопровскую полосу, на которой они посеяли лен. Миша Дайлер меньше всех понимал в горячих разговорах ребят о том, как же следует вести настоящее культурное комсомольское хозяйство. Ему не было скучно, он, как и все, был захвачен всеобщим волнением и радостными предчувствиями. Как и все, он обтаптывал направление будущих канав, вместе со всеми обсуждал, надобно ли комсомольское хозяйство огораживать забором, но все время его томили вопросы, на которые, как он понимал, ему не могли ответить те книги, в которых он обычно находил любые ответы… Когда усталые ребята вышли на дорогу и закурили, Миша отвел в сторону Дивова.

— Иван! Ты хозяйство ведешь?

— А как же! Мне жалованье не платят. Я должен прокормить мать и себя, одеться… Обязательно веду хозяйство. Корова у нас есть…

— Могу я тебя уговорить, например, перейти на многополье?

— Нет, Миш, не сумеешь. У меня надел на два человека — самый, почитай, малый надел на селе. Как я его буду разбивать на семь полей? Да два года, пока порядок не наведу, чем жить буду? Это вот многосемейным, у которых большие наделы, да кулакам, наверное, проще — словом, когда земли много.

— Выходит, что если бы я и разбирался в многополье, то агитация моя была бы ни к чему?

— А вот, Михаил, ежели бы вся земля в нашей деревне была общей, вот когда бы ввести такое повое хозяйство. Никаких тебе межей, весь клин деревни разделен на семь полей — хозяйство общее, работают все вместе, потом всё делят. Вот это бы было настоящее многополье!

— Коммуна, выходит? Так есть же такие коммуны!