А особенно любили ребята, когда Миша рассказывал, как за рубежами Советской страны борются комсомольцы с буржуями. Миша им говорил о том, как проходят по улицам буржуйских городов колонны ребят в зеленых гимнастерках, с поднятой правой рукой, крепко сжатой в кулак… На них налетает полиция в блестящих, лакированных касках, бьет их дубинками, злобно выворачивает руки, втаскивает в полицейские автомобили. Но все равно полицейским не удается захватить красные знамена!

Эти знамена горят и ярко рдеют, как говорится в той гордой и прекрасной песне, что поют пионеры… То наша кровь горит огнем, то кровь работников на нем!..

Охранка, дефензива, сигуранца, сюртэ-женераль… В каждой стране они называются по-разному, эти застенки, построенные для того, чтобы пытать и мучить смелых рабочих за то, что те хотят такой же жизни, как у них, в Советской стране! Высокая тюремная степа теряется во мраке берлинской улицы, на берегу далекой румынской реки стоят столетние сырые башни страшного замка, превращенного в каторжную тюрьму. Зарешеченные окна, из которых вырываются революционные песни, что поют заключенные, пламенеет красный платок, с опасностью для жизни пронесенный в камеру…

Они в цепях и наручниках, их морят голодом и избивают, но они твердо знают, что их товарищи на воле продолжают борьбу. Что в Советской России их товарищи по классу строят новую, рабочую жизнь и здесь, на берегу вот этой реки, строят станцию, какой нет даже у капиталистов. И что рабочие всех стран всегда помнят о них — запертых в этих зловещих и сырых стенах…

Этой песне их тоже научил вожатый… Но неужели они там, за границей, так далеко, знают, что здесь, на Волхове, большевики строят станцию?..

— А Ботвин знал про нас?

— Так неужто не знал, такой парень! Конечно, знал! Потому он и шел так смело на смерть… Все равно по-нашему будет! Назло всем буржуям мы тут построим нашу станцию, ни от кого зависеть не будем, им нас не одолеть, ребята!

И вдруг в наступившей паузе с реки явственно донеслось захлебывающееся тарахтение мотора.

— Ло… лодка! Ребята, лодка к нам плывет!..

Через минуту никого не было у костра. Все стояли на берегу, всматривались в светлевшую среди темных берегов широкую водяную дорогу. Да, по реке плыла лодка. Она шла на их костер, уже можно было различить в лодке темные силуэты людей, размахивавших руками. Подняв высоко над головой руки и всплескивая ладонями, они кричали:

— Пи-о-не-ри! Пи-о-не-ри! Пи-о-не-ри!

Лодка ткнулась носом в берег, мотор в последний раз чихнул и замолк. Люди попрыгали на землю, и сразу стало попятно, что и лодка не наша, и люди не наши — не с Волхова, не с Новой Ладоги и даже не из Ленинграда. Двое из них были молодые, в защитных, ненашенских рубахах, в коротких штанишках — все в карманчиках… И у одного из них, как у Миши Куканова, на шее висел красный галстук, только по-другому завязанный. А третий был уже немолодой, лысый, но такой же веселый, как и его товарищи. И именно он первый подошел к Куканову, протянул ему руку и довольным голосом, уверенный, что он хорошо говорит по-русски, сказал:

— Ми! — Потом ткнул в сторону пальцем — Данмарк, ошень дольго плаваль… Осло, Балт, Ле-нин-град, Нью-Лядог… Во-ль-хов-стройка! Пионери! Ура! Ура! Ура!

И ребята закричали так пронзительно, что пришлось Мише вытащить жестяной свисток и оглушительно свистнуть.

Через пять минут во всем разобрались. Действительно, приезжие были из самой что ни на есть капиталистической страны — из Дании, И не кто-нибудь, а коммунисты. «Коммунистейшин» — как весело говорил, ударяя себя в грудь, лысый датчанин. Его звали Эббе Трунк. А те двое были натуральными комсомольцами — Отто Мельхиор и Йорген Дрейк. А Йорген был даже настоящим вожатым, как и Миша Куканов. Потому что и в Дании есть и коммунисты, и комсомольцы, и пионеры — ну просто как на Волховстройке!

Приезжих, окруженных толпой орущих и топающих от нетерпения пионеров, повели в лагерь. И пока они плескались под лагерными умывальниками, прибитыми к соснам, а Ксения готовила им яичницу, датчанин так оживленно разговаривал с Мишей, что невозможно было понять, говорит ли Эббе по-русски или же Миша по-датски…

А время шло, и становилось ясно, что неумолимый Миша и не подумает хоть на полчаса отложить отбой. Им, ребятам, спать, а небось Миша уведет гостей в штабную палатку и всю ночь будет слушать — по-русски или по-датски — рассказы гостей о том, как живут комсомольцы и пионеры в капиталистической Дании.

Так и произошло. Минута в минуту, как положено, протрубил горн к построению на вечернюю линейку. Правда, линейка была красивая и по-необычному торжественная… Как никогда, ровно, вытянувшись в струнку, стоял отряд. Как никогда, замерли в пионерском салюте вожатые и звеньевые, повернув головы на флагшток, с которого медленно, под горн и барабан, спускался лагерный флаг. И стояли на правом фланге гости — по-солдатски сомкнув пятки, подняв правые руки с крепко сжатыми кулаками… И не так обидно было идти спать, потому что Миша объявил, что датские товарищи останутся на завтра и будут им про все рассказывать. И что даже объявленный на завтра поход — поиски полезных ископаемых — из-за этого отменяется…

Назавтра без всякой команды ребята оделись как в воскресенье, в родительский день. Все — в белых рубашках, в красных галстуках. До самого обеда, усевшись на горке, ребята слушали рассказ о том, зачем приехали в Советскую страну гости из Дании. Рассказывал, собственно, Миша — наслушался за ночь! — да и русский язык Эббе было труднее понимать, чем если бы Миша говорил по-датски… Эббе, Отто и Йорген только сидели и слушали, что говорил Миша, и, когда в его речи упоминались знакомые им слова, вскакивали с места, размахивали руками и согласно кивали головами…

Но вожатый волховского отряда знал про них все и передавал это так, что они сами лучше бы не сумели… Да, в Дании и свои коммунисты, и комсомольцы, и пионеры… И хотя в этой стране капиталисты не самые свирепые и полиция не хватает коммунистов и комсомольцев на улицах, но и там требуется много мужества, чтобы быть коммунистом. Хозяева их не берут на работу, а если сокращают рабочих, то в первую голову увольняют ненавистных им людей, что носят на груди значок с изображением серпа и молота. А в школах учителя придираются к пионерам, ставят им плохие отметки. Буржуйские дети состоят в скаутах — они ходят в красивых, ладных костюмчиках, в широкополых шляпах, с длинными деревянными палками. На шее у них самые разные цветные галстуки: синие, зеленые — пег и не может быть только красного… И с ребятами в красных галстуках они дерутся, лупят их на переменках, требуют, чтобы они сняли свои пионерские галстуки. Но дети рабочих и рыбаков не боятся скаутов. Пусть пионеров мало, но они не дают скаутам спуску и никто из них не отказывается от своего гордого пионерского звания!..

А едут они из далекой Дании, чтобы своими собственными глазами увидеть то, что у них в Дании зовут «большевистским чудом». Это их Волховстройка — большевистское чудо! Во всех буржуазных газетах пишут, что не может этого быть, чтобы большевики сами построили такую большую электрическую станцию, какой нет в капиталистической Европе! Обман это, жульничество, и больше ничего!.. А коммунисты доказывают: рабочие, когда хозяевами становятся, могут строить получше капиталистов… И вот товарищи собрали им немного денег, они купили лодку и поехали сюда. Чтобы потом, у себя в Дании, рассказать все, что они своими глазами увидят. Они плыли на своей лодчонке по Балтийскому морю, и со всех встречающихся пароходов им махали руками и даже иногда бросали спасательные круги — принимали за потерпевших кораблекрушение… По они плыли, плыли и добрались до Ленинграда. А там отдохнули, побывали на заводах. И были на заводе «Электросила», где строились генераторы для Волховской станции. Сами видели и разговаривали с людьми, которые строили эти генераторы!