— Нашла коса на камень? — в глазах Осокина вспыхнули веселые огоньки. — Не ужились два медведя в одной берлоге?

— Да не об этом толковали на бюро. Вы действительно ничего не знаете?.. Иван Алексеевич попросился возглавить наш партком!

— Партком?! — Осокин нервно забарабанил пальцами о стол. — Так-так-так…

— Ровно в два приглашаем на бюро.

Полюшкин с высоко поднятой головой вышел из кабинета. Осокин налил из графина полный стакан газировки и, осушив его залпом, снова задумался: «Вереница — директор. Гай — секретарь парткома. Гришин — начальник смены. Задольный — главный технолог. Пилипчука в помощники определили. Аню Подлесную в секретари комитета комсомола метят…»

За высоким порогом кабинета раздавались голоса: умоляющие, настойчивые, злые, ласковые… Секретарша всем отвечала: «Занят!» Порой она затевала горячий спор и, отделавшись от одного посетителя, вступала в схватку с другим. Андрею Карповичу все это было уже безразлично. Он весь как-то съежился, точно его прохватило сквознячком, и, навалившись грудью на стол, дрожащей рукой медленно выводил на чистом листке бумаги строчку за строчкой, перечитывал их по нескольку раз, дополнял, исправлял и сам не верил, что на его заявлении через несколько дней сама жизнь наложит краткую резолюцию: «Просьбу удовлетворить».

Обер-мастер доменного цеха Анатолий Иванович Ольховиков стоял на своем: горновых и подручных на печь «завсегда» будет подбирать только сам, другие в его дела «пущай» шибко-то нос не суют, поскольку он на своем посту тот же директор завода. Директор — и ничуть не ниже!

— Мы направляем вам людей, — забарабанил пальцами о стол начальник отдела кадров. — А вы… Вы возвращаете их назад.

— Это Левку-то Розена? Не выйдет из него горнового. Наш хлебушек ему шибко горячим показался.

— Пришлем еще одного новичка…

«Веселый» разговор немного огорчил старого доменщика, но он не унывал.

«Время покажет, кто из нас прав. На других печах новички понюхают вачеги[2] — и поминай как звали. А у меня в трех бригадах робята — орлы! В четвертую подберу не хужих».

Анатолий Иванович, раскурив трубку, задумался. Вроде и недавно он стал металлургом, а воды с тех пор утекло много. Сыновья уже сталь в мартенах варят, жена бабкой стала… Эх, жизнь, жизнь!

Старый мастер не сетовал на скупо прожитые годы, а все-таки заныло, засосало под ложечкой. Кому хочется стареть? Ему бы сейчас на родной Вологодчине, откуда парнишкой укатил в Москву на завод Гужона[3], только и расправить плечи. Он теперь не тот мальчишка-водонос, которого сталевары в голодном двадцатом выносили из мартеновского на воздух «малость очухаться». За плечами у него тысячи горячих вахт у печей «Серпа и молота» «Электростали», «Магнитки»… За сорок пять трудовых лет он был и сталеваром и прокатчиком, но больше всего пришлась по душе профессия доменщика. Выдавать чугунок Анатолий Иванович учился в Туле, на Косой Горе, у академика Петра Ивановича Бардина. Молодой советский ученый в тридцатые годы на тульских печах проводил первые опыты по обогащению дутья кислородом. После «тульской академии» Ольховиков уехал на Магнитку. Может быть, и работал бы на Магнитке до пенсии, но однажды пришлось приехать в Москву по служебным делам к самому министру. Иван Павлович Казанец знатного доменщика встретил, как желанного гостя, и за чашкой чаю повел такой разговор:

— Позарез нам нужны обер-мастера на домны в Череповец. Не тряхнешь стариной, Анатолий Иванович, а? Завод… Заводище-то какой! Во всей Европе равного не сыщешь!

— Коли надо, значит, точка. Когда выезжать?

— Договоримся так, — решил министр, — вначале слетаешь на курорт в Сочи, а тогда уж и за дело.

— С курортом можно погодить. Я слышал, что ты, Иван Палыч, в Череповец завтра собираешься ехать?

— Вторую домну задувать будем.

— Вместе и поедем. Только на Магнитку позвони, Иван Павлыч. Скажи директору: Ольховикова, мол, в Череповец для пользы дела перевожу…

Годы, годы! Летят они птицей быстрокрылой и никогда не возвращаются.

«Обучу еще десятка три робят горновому делу, — утешал себя старый мастер, — и моя искра никогда не погаснет».

На литейном дворе в то утро Анатолия Ивановича ждала вторая неприятность. Едва он переступил порог, старший горновой доложил:

— Еще одного богатыря прислали.

Плутоватая улыбка горнового болью отозвалась в сердце обер-мастера. Он неторопливо прошел в кабинет и встретился с новичком. Щуплый, невысокого роста парень застенчиво представился.

— В подручные? — тяжело опускаясь на вытертую робами до блеска скамейку, переспросил Анатолий Иванович. — Так-та-а-а-к…

Александр Гуторов растерянно посмотрел на плечистого обер-мастера. Анатолий Иванович, положив на стол чугунные кулаки, решал:

«В отдел кадров вернуть — опять „веселый“ разговор. На дело ставить — не потянет. Уж больно неказист: и ростом не вышел, и в руках-то, поди, силенка воробьиная. Вот не было печали…»

— Не выдюжишь. Дело-то у нас шибко горячее! — усомнился Анатолий Иванович. — Хошь, учеником к столяру приставлю?

Александр молчал.

— На кран опять же можно. Дел на заводе — уйма!

Александр молчал с затаенной печалью в глазах. Невысказанное горе новичка, наверное, и смягчило крутоватый норов Анатолия Ивановича.

«Парень-то, видно, не на белых хлебах возрастал. Поставлю на недельку-другую учеником к третьему подручному».

— Ты-то видел, как чугунок выпускают? Не задашь стрекача?

Выпуск чугуна Александр видел в Туле, на Косой Горе, когда там работал грузчиком. Довелось ему в шестнадцать повидать и другое: огненный Днепр, одетые пороховой гарью Неман, Вислу, Одер… Крепость характера мог бы подтвердить боевыми наградами. Да разве скажет об этом солдат?!

— Получай робу — и завтра на смену.

Первую смену Александр Гуторов запомнил, как первый бой на Днепре.

Старший горновой и подручные, точно солдаты перед атакой, замерли на своих постах. Бурильная машина стальным носом клюнула в летку. Доменщики забралами прикрыли бронзовые лица. Прикрылся забралом и Александр. Анатолий Иванович, поучая своих «орлов», стальной пикой с размаху ударил в наклюнутую летку. Печь с тяжким стоном выдохнула облако горячего дыма, и по главному желобу, рассыпая снопы искр, забурлила огненная река. Через минуту она разлилась на два русла. Одно понеслось в чугуновозный ковш, другое, слепящее как молния, к шлаковой эстакаде.

Густое облако дыма поднялось под крышу литейного двора. Двое подручных с запорками в руках бросились к желобу нижнего шлака, двое черной пековой массой начали набивать футляры шлаковых леток, старший горновой с пикой метнулся к чугунной летке… Александру стало как-то неловко от безделья.

— Не волнуйся, — положил тяжелую руку на плечо Гуторова обер-мастер. — Приглядывайся к делу. Придется по вкусу наш хлебушек, будешь верхний шлак качать.

Александр не стал долго приглядываться к делу. На первой смене он попросил старшего горнового доверить какую-либо работенку. Соглашался, наконец, и с метлой «потанцевать» на литейном дворе.

Метлы на домне не оказалось. Но совковая лопата с «коэффициентом полезного действия» пудика на полтора нашлась сразу. Старший горновой показал, как удалять скрап, обмазывать пеком разветвленные желоба нижнего шлака, высыпать песком дорожки, и с иронией заметил:

— Тонну перелопатишь — полтинник замозолишь.

«И то деньга, — не стал обижаться на подначку Александр. — Десять перелопачу — пятерку заплатят».

Первая пятерка. Ох и солона она показалась Александру! Жара на литейном дворе после выпуска чугуна поднялась до сорока пяти. Суконная роба не пропускала ни капли воздуха. Совковая лопата с шершавым черенком в руках казалась свинцовой. Но это все полбеды, выдержать можно. Самое тяжелое крылось в другом: Александр понимал, что ребята будут приглядываться к нему, проверять на рабочую закалку. И если он подкачает — пиши пропало.