Трагедия с советским разведчиком, которая случилась над Гутчанским лесом на глазах у партизан (они услышали далекую перестрелку самолетов, выбежали из землянок кто в чем был и, забыв про холод, наблюдали, как падал пылающий самолет, как выпрыгнул с парашютом летчик), произвела на всех глубокое и тяжелое впечатление.

Печальный поединок в воздухе напомнил хуторским партизанам о том, что где-то там, на фронтах, идет кровавая битва; гибель расстрелянного самолета со звездами на крыльях разбудила в душе каждого притухший гнев к врагу и боевой задор, а парашютист, который спустился неподалеку, вызвал и сочувствие и некоторое замешательство.

Не дождавшись, пока парашют скроется за деревьями, Кум, стоявший отдельно от всех в полном боевом снаряжении, метнулся в свою землянку. Партизаны, проследи за спуском парашютиста, молча двинулись к темным скользким входам. Через некоторое время командир вызвал к себе взводных — Бондаря и Шевцова. Не переставая ходить по скрипучим половицам, словно и не замечая прибывших, Кум приказал выставить дополнительные посты, проверить исправность всего оружия и быть каждую минуту наготове.

— Этот летчик, хлопцы, разворошит тут весь муравейник. Это вам не трынды-рынды, коржи с маком, а воздушный разведчик, — говорил Кум, разгоняя головой тучи сизого махорочного дыма. — Его будут искать, как иголку в сене... А чтобы найти, это дело, такую иголку, даже спалить сено не пожалеют. Будут прочесывать леса. Поняли, куда все поворачивается?

Последующий день в таборе прошел в разговорах о летчике.

То ли расчищали снег, то ли разбирали и смазывали винтовки, то ли просто сидели возле огня и говорили обо всем, что на ум приходило, — нигде и никого не оставляло тяжелое впечатление от вчерашнего происшествия. Вместе с этой историей как-то сами собой приходили неясные ожидания перемен в их однообразной жизни, и они, эти ожидания, некоторых пугали, других манили, притягивали.

Партизаны, ожидая тревоги, ожидая приказа командира, разговаривали между собой, резко разделившись на две противоположные группы.

С вечера, несмотря на сильную метель, Кум послал в соседние села разведку. Как только стемнело, трое саней, запряженных застоявшимися лошадьми, помчались в разные концы.

Взял лейтенанта Заярного у Марии Алексей Бондарь, командир десятка молодых, как и сам он, хлопцев, мастак на всякие затеи, острый на язык парень, который сравнительно недавно пришел в отряд и еще не совсем сжился с ним. Когда Бондарь поздно осенью появился в отряде, случайно наткнувшись на него по пути на восток, Кум охотно принял новичка, хотя потом быстро раскаялся: командиру чуть ли не в тот же день донесли, как Бондарь насмешливо копировал его речь. Кум не задержался отчитать пришлого за какую-то незначительную провинность, и Бондарь, догадавшись за что, стал осторожнее. Приказы и поручения он выполнял аккуратно, потому что побаивался командира, но в то же время в окружении бойцов нет-нет да и посмеется над Кумом. Родом с Киевщины, Бондарь был закоренелым холостяком в возрасте тридцати лет, среднего роста, широкий в плечах и крепкий телом, как все, кто с юношеских лет знаком с физическим трудом; до войны работал и трактористом, и шофером, и мотористом на какой-то стройке. И еще — был медлительным. Таким, словно всю жизнь только на волах и ездил. А на мир смотрел веселыми глазами сквозь призму незабываемых впечатлений и понятий, вынесенных из своего сельского быта.

В дороге, на санях, расспросив Дмитрия о фронте, о его, Дмитрия, намерениях, Бондарь так был восхищен боевым духом летчика, что даже шепнул о своем согласии идти на восток или искать где-то, как он сказал, настоящих партизан. В дороге он вволю посмеялся над «это дело», а когда подъезжали к табору, прямо сказал лейтенанту:

— Он тебя захочет пригреть в своей землянке. Гляди, не попадись на этот крючок. Просись ко мне. Слышь, обязательно, сто пудов его маме!

Проехали мимо часового — он стоял под деревом, весь обсыпанный снегом, руки в рукава, с прижатой к груди винтовкой.

— Вот и наш гарнизон! — сказал Бондарь, когда лошади остановились перед землянкой.

Над снежным бугром изредка пролетали искры, и Дмитрий догадался, что там живут люди. Сойдя с саней, он начал было отряхиваться, но, увидя, что спутники принялись распрягать лошадей, тоже наклонился к постромкам.

— Подожди, лейтенант, — перехватил у него работу Алексей. — Не на ту ручку нажмешь — серая стукнет.

— Не тревожься, мы тоже распрягали, — сказал Дмитрий, закладывая постромку за шлею.

В землянке, куда, постучав, гурьбой ввели Дмитрия, было тепло и чисто, как в хорошо убранном доме. Пахло свежей, чуть подпаленной сосной. Стены были обшиты не успевшими почернеть досками, один угол занимала обыкновенная крестьянская плита, побеленная и подведенная снизу темной полосой, в другом стоял небольшой столик, у двери, на колышках, висели одежда, автомат, кнут, фляга.

Дмитрий окинул все это взглядом и никак не мог найти хозяина, потому что кровать была завешена ситцевой ширмой от потолка до пола, как это делают в домах на Сумщине.

— Кто там, а?.. Вы, хлопцы?

Кум выпутался из занавески, отодвинул ее — и застыл на постели в свежем белье. На его полном, припухлом от сна лице отразилось удивление, похожее на страх; не глядя вниз, он нащупывал голыми ногами бурки, которые стояли перед ним. Перепутав, всунул ноги не так, как надо, и, ругнувшись, наконец-то обулся.

— Летчик? Где вы его, хлопцы, это дело?.. Проходи поближе, проходи. — И обеими ладонями протер глаза.

Дмитрий проворно выступил на несколько шагов вперед и по-военному представился:

— Лейтенант Заярный, летчик.

— Тот самый, которого турнули с неба?

Кум подвигал пальцами в воздухе.

— Тот самый, — вздохнул лейтенант.

Кум протянул Дмитрию волосатую руку.

— Бывает, хлопцы, бывает. Садись, грейся.

Дмитрий, оглядываясь, присел на табуретку возле стола. Кум зажег недогарок и, как был, в кальсонах, завязанных на большом животе шнурком, в куцей исподней рубашке, прошел к плите. Полное рыхлое тело делало его старее, чем он был на самом деле. Найдя среди посуды глечик, он поднес его ко рту и начал вкусно пить и покрякивать от удовольствия. Напившись, вытер усы и опять заговорил.

— Подбили, значит... Секанули по крыльям. Бывает... Мы все видели... Эх, голова чего-то разболелась. Заяц, зачем так натопили?

Из толпы вышел белобрысый, высокий парубок в куцей стеганке и, выставив грудь, застыл в ожидании.

— Кислого молочка Мария не передала? — обратился он тут же к Бондарю.

— Завтра принесут, Данила Иваныч, — ответил кто-то за Бондаря, который молча и понуро стоял у плиты.

Открылась дверь. В землянку вошли несколько человек. На пороге кто-то споткнулся, толкнул передних — и они подались к самому столу.

— Что это вы набились среди ночи? — возмутился Кум. — Кто вас звал?

Назад никто не отступил.

— Послушать, Данила Иваныч.

— Не терпится, товарищ командир.

Одетые на скорую руку, обросшие бородами, почти все усатые, люди стояли плотной разношерстной толпой и с удивлением, какими-то жадными глазами осматривали летчика.

Кум накинул на плечи полушубок.

— Еще чего! Смотрите. Что он, о неба свалился, что ли? — серьезно сказал Кум, и это всех рассмешило.

Стоящие у порога нажали еще сильнее.

— Ну что же, рассказывай кратенько, если народ интересуется. Живем, сам видишь, словно с завязанными глазами. Давай прямо по своим картам.

Вскоре в землянку нельзя было протиснуться. Стояли плечо в плечо рядом с Дмитрием и Кумом. Один вид лейтенанта-летчика в полной военной форме будил воспоминания о недавних мирных, каждому дорогих временах, а когда он начал рассказывать о битве под Москвой, о жизни Большой земли, звучание его спокойного и мужественного голоса вливалось в каждого чем-то невыразимо родным. Хотелось слушать и просто вот так стоять и глядеть на лейтенанта. Но Дмитрий не осмеливался посмотреть в глаза тем, кто стоял с ним рядом. Чувствовал себя виноватым перед ними за то, что ему не удался полет, что где-то на земле лежат обломки его нового самолета. Говорил о танковой атаке, которую видел с воздуха, о теплых рукавицах, присланных летчикам из сибирского села, и никак не мог заглушить в себе чувство вины.