Оторванные от Большой земли, такие подвижные отряды поддерживали свой боевой дух общенародной верой в победу и ненавистью к врагу.

Лейтенант Дмитрий Заярный, который так старался найти партизан и с их помощью осуществить свой замысел, к сожалению, попал не в такой отряд, о котором мы только что вели разговор.

Как и во всяком движении масс, на войне тоже проявлялись разные взгляды на события и разное отношение людей к своему гражданскому долгу. Партизаны Хуторского отряда, например, почти все считали, что они должны действовать только на территории своего района. Эта мысль легла в основу всей их тактики.

Командир отряда, бывший заведующий откормочным пунктом при местном спиртовом заводе, высокий, толстый, с багровым лицом, будто налитым бычьей кровью, мужчина (говорили, что для его персональной тачанки кузнецы изготовляли рессоры особой прочности), с веселой, похожей на прозвище фамилией Кум, развил эту мысль в целый ряд теоретических, руководящих для своего отряда положений. Некоторые из них были провозглашены перед партизанами и уже стали действующими.

«Хорошая собака, хлопцы, чужой двор не стережет, она знает свой».

«Если, хлопцы, горит село, спасай свою хату, этим и соседу поможешь».

«Выйти из лесу, девчата, легко, но вот вернуться обратно не всем удастся».

«Посчитай, хлопцы, сколько у тебя патронов, прежде чем стрелять».

Слово «хлопцы» Кум употребляет при каждом обращении к другим, даже если перед ним стоят девчата. Правда, иногда это постоянное словцо в его небогатом лексиконе вытесняется иным, а именно — словом «девчата», которое тоже вставлялось в любой разговор.

Кум тоже был оставлен в тылу для подрывной работы против оккупантов. Он, как и многие другие в то время, считал, что война с немцами на нашей земле будет продолжаться совсем недолго, и стал перед дилеммой: идти в армию и покидать родной край или остаться о группой хороших хлопцев. Выбрал последнее.

В его отряд вошли надежные, знакомые Куму люди; они еще перед приходом немцев навозили в Гутчанский лес немало оружия, взрывчатки, консервов, одежды. На этом и базировался воинственный оптимизм их очень практичного командира.

— Зиму, хлопцы, продержимся, не пропадем, — говаривал Кум своим друзьям таинственно приглушенным голосом. — А весной, когда поднажмут наши неисчерпаемые резервы, немец только хвостом мелькнет.

Куму верили, полагались на его рассудительность: ведь было время, когда по всему району на заборах и в учреждениях вывешивались подписанные им строгие районные постановления.

Фигура Кума заслуживает того, чтобы мы нарисовали ее для читателя хотя бы несколькими мазками. Давайте посмотрим на нее не с той стороны, которая так ярко освещается анкетами и почти у всех подобных деятелей оказывается идеальной.

Карьера от заготовителя утильсырья при сельском магазине до председателя сельсовета и, наконец, до районной номенклатурной единицы далась Куму безо всякого повышения общего образования и малейших знаний какого-нибудь конкретного дела. Если бы кто взялся изучать достоинства этого молодого, рано склонного к ожирению человека, тот не без удивления пришел бы к выводу, что Кума перло вверх только то, что он умел хорошо произносить речи, удачно голосовать на собраниях и, не моргнув глазом, называть черное белым. Он был суров и даже беспощаден в отношениях с равными и нижестоящими и просто стелился перед ответственными. Связи с последними посеяли у людей страх перед ним. Его боялись. Даже при тайном голосовании никто не осмеливался вычеркнуть ею фамилию в бюллетене — упаси бог дознается!

За время своего владения районом Кум не отличился ни полезной инициативой, ни находчивым руководством; он был типичным легким проводником директивного потока, который шел от областных инстанций к низшим. Метил же достигнуть высоких выборных должностей. Но где-то там, вверху, кто-то знал его настоящие деловые качества и останавливал его. Поняв это, он решил перейти на хозяйственную работу и занялся делом откорма скота на убой. В новом, несколько отличном от предыдущего положении Кум малость изменился: стал обходительное с людьми, иногда уже, глядя на какой-то там праздник, приглашал к себе даже кучера или завхоза, здоровался со всеми за руку и, случалось, в каком-нибудь простом обществе рассказывал, как когда-то пас лошадей или как пареньком воровал арбузы у соседа на баштане. Простой же народ до сих пор смотрел на Кума внимательней, чем на других.

Отличался он от остальных и своей речью. Возвратившись из армии, совсем было перестал разговаривать так, как говорили его родители, братья и сестры. Правда, дома он иногда называл ведро ведром, лестницу лестницей, сапоги сапогами, но в кабинете или на трибуне — никогда! Если к нему обращались на украинском языке, даже сердился. Куму казалось, что этим будто говорили ему: «Ты ведь такой же Данила, как и все», потому не терпел подобного обращения.

— Что ты мне все время толчешь «зробити» да «зробити», — нажимал Кум на секретаря, когда тот читал ему проект нового решения, — Разве ты, это дело, не понимаешь, что «сделать» — это значит немедленно, а «зробити» — значит можно и отложить.

Его речь была пересыпана такими, словами, правописание которых не смогла бы объяснить ни одна грамматика. Все же «скрозь», «сихвония», «бронетка», «аплодисмирует» и тому подобное не резали слух так, как постоянные слова и выражения, которые употреблялись им чаще всего не к месту.

А вообще-то Кум был неплохим человеком. В районе мало бы нашлось оскорбленных им, обиженных на него. Личных врагов у него не было, друзей было много, и потому, оставшись на оккупированной территории вместе с другими, он не ушел из своего района, а целиком положился на тех, кого знал раньше, да еще на эти родные, непроходимые леса, что вокруг.

Осенью отряд Кума несколько раз обстреливал из лесных засад немецкие грузовики, нападал на небольшие маршевые группы солдат, сжег белицкую ветряную мельницу, где обозники мололи фураж для лошадей, и даже заминировал железнодорожный переезд, по которому должна была пройти колонна немецких войск. Последнюю операцию испортила чья-то неосторожная коза: она первой подорвалась на мине и наделала шуму на всю округу.

Вместе с похолоданием боевой дух Кумова отряда упал. Морозы загнали хлопцев в теплые землянки, и возле огня каждый начал больше размышлять над тем, что война слишком суровая и, как видно, затянется на несколько лет, что какая-то кучка людей, засевших в Гутчанском лесу, ничегошеньки в ней не решит, и поскольку подобные настроения командир не развеивал, то вскоре по молчаливому уговору всех отряд совсем притих в своем укрытии.

Двадцать пять крепких, преимущественно молодых, мужчин жили в двух землянках, беспрерывно топили железные печки жаркими дровами, ежедневно варили в котлах жирную свинину, а в долгие вечера резались в карты, кое-как намалеванные на обоях. Кум занимал отдельную небольшую штаб-землянку, покрытую толстыми накатами и обшитую изнутри тесом; ее дымок всегда пах чем-то вкусно поджаренным.

Партизаны несли охрану своего табора, кормили лошадей, поставленных под деревянным навесом, устроенным между вязами, ездили в окружающие села за сеном, за мукой, овсом, мясом и в разведку, аккуратно совмещая все это с посещением знакомых девушек и солдаток.

Активно выступать против оккупантов Хуторскому отряду мешали не только лютые морозы. Спокойное отсиживание в лесу быстро породило в сознании командира и многих его друзей уверенные оправдания своей пассивности. Фронт отошел далеко на восток, советские войска возвратятся на Сумщину, очевидно, нескоро, немцы стянули сюда, в район нескольких железнодорожных узлов и аэродромов, значительные силы охранения и на каждое проявление сопротивления отвечают жестокими расправами над мирным населением... «Что же будет разумнее и полезнее для дела — действовать сейчас или выжидать более благоприятных условий?» — спрашивал себя тогда не один вожак небольших партизанских групп, привязанных к знакомой, родной местности. Сильные натуры стояли за первое, расслабленные сомнениями или эгоистическими настроениями — за второе.