Выстрелы, прогремевшие в Гутке, эхом прокатились по лесным селам: из уст в уста люди передавали, что партизаны напали на гитлеровских солдат и заняли хутор. Об этом событии быстро узнали во всех близлежащих немецких гарнизонах. От них полетели спешные депеши, в которых умышленно преувеличивалось событие, дабы высшие штабы не скупились на охранные и карательные подкрепления. Новые гитлеровские приказы, расклеенные на заборах, стенах, деревьях, большими черными литерами кричали: «расстрел», «расстрел», «расстрел».

Полковник Торман тоже отослал депешу в главную ставку. Когда комендант вернулся из Белицы, его рапорт он выслушал без укоряющих расспросов комендант стоял перед ним вымокший по колени, с забинтованной рукой. Листая богато иллюстрированный журнал, полковник все-таки глянул несколько раз на облитые йодом кончики пальцев его руки и приказал:

— На ночь усиливайте посты, лейтенант. И прошу, не забудьте хотя бы сегодня побриться.

— Слушаюсь, господин полковник.

— И еще, присматривайтесь к нашей прислуге, набранной в селах. Необходимо их изолировать от окружения. Кстати, прачек вы тоже могли бы привезти сюда откуда-нибудь подальше... Откуда захотели бы.

— Так точно, господин полковник.

— Ступайте, отдохните. Вижу, вы себя в этом деле не щадили.

Полковник редко сочувствовал коменданту в его собачьей работе. Лейтенант прочувствованно поклонился кивком головы и пошевелил пальцами правой, простреленной руки.

Приказано никого не выпускать из авиагородка. Однако Оксане удалось в эти дни вырваться из сумрачных огромных бараков на родное приволье.

Видимо, Оксана тяжелее других переживала положение прислуги немецких офицеров, видимо, ее сильнее, нежели других, угнетала оторванность от своего села и разлука с любимым. Она осунулась, стала раздражительной, нетерпеливой. Девушки теперь еще больше боялись и за нее и за себя. Их просьбы отпустить Оксану домой не имели успеха. Тогда Оксана придумала следующее: написала будто рукой матери несколько слов о смерти отца. Девушки сперва испугались ее рискованного обмана, потом присоединились к ней. Вместе обдумали, как им отвечать, когда спросят об этом письме, и под причитания «несчастной» разжалобили-таки коменданта.

На целых три дня уходила Оксана домой. Подруги надавали ей кучу поручений и гурьбой проводили ее до ворот, где стоял вооруженный часовой. В последнюю минуту, прощаясь, девушки просили Оксану помнить о них и непременно вернуться назад.

Три месяца Оксана не была дома! Единственная девочка в многодетной семье, она с малых лет была первой помощницей матери, росла старательной, трудолюбивой и не по летам заботливой. Книжки, которые читала Оксана, будили в ней мечты, характерные для тех бурных лет, — ей хотелось быть и летчицей, и покорительницей полюса, и геологом. Но со временем реальная жизнь взяла верх над грезами и стала определять все ее желания. Далекий непознанный мир, который увлекал Оксану в школьные годы, так и остался в своей заманчивой красе где-то за горизонтами, — это, видимо, над ним проплывают марева в горячие летние дни и всегда манят к себе. Со временем Оксана выбросила из головы мысли о какой-то незнакомой ей профессии, о какой-то иной, несельской, жизни. Она закончила девять классов и стала обыкновенной в ряду тех девушек, которые знают все артельные работы, носят в весенние и осенние дни тяжелые сапоги, у которых всегда обветренные руки, лица и без чьих песен немыслимы сельские вечера.

Оксана росла, чтобы повторить жизнь своей матери о тихой, глубокой любовью, счастьем материнства, повседневной домашней работой, короткими радостями, тяжелым трудом в поле и старостью без отдыха. Однако изведанные однажды высокие юношеские мечты и порывы вселили в нее навсегда заинтересованность, а знания — смелость; она была настойчивой и даже упорной, откровенной с людьми, может быть, слишком доверчивой, была разумной и горделивой...

Оксана не заметила, как перешла станционный поселок и очутилась на грейдерной наезженной дороге, которая вела прямо в Белицу.

До вечера было еще далеко, но на дворе уже темнело. Солнце пряталось в серых тучах, дул холодный влажный ветер, от которого ветки придорожных деревьев покрывались ледяной изморозью. Оксана была одета легко: в старых хромовых сапогах брата, в «московке» (так называют в этих краях короткий теплый жакет с воротником), в поношенном сером шерстяном платке, (теперь все девушки одеваются непривлекательно) и в летнем платьице. Ее брови, волосы и платок опушило белым инеем, лицо горело от жгучего ветра. Шла быстро, чтобы к, ночи успеть домой. Только изредка останавливалась, поворачиваясь по ветру, чтобы передохнуть и посмотреть, не идет ли кто, не едет ли. Нет, на дороге — никого.

Шла, думала про свое село, про свой дом. В памяти оживали милые картины будничной колхозной жизни, — все в ней было близким, родным, и девушке сейчас казалось, что в Белице она увидит все таким, каким было еще недавно.

...На этом поле однажды в середине дня застал дождь. Из такой тучки полил, что никто и не ожидал. Залопотал по листьям подсолнухов. Девушки поснимали платки, пусть намочит косы — лучше будут расти. И вдруг — как загремит, как польет! Девушки с визгом кинулись кто куда.

— Стойте! — крикнула им Оксана. — Мама говорила, в грозу бегать нельзя.

Так и простояли все на поле, пока не утихло...

...Однажды вечером на этой дороге девушек, возвращающихся с прополки, догнала артельная машина. Девушки с хохотом садились в кузов. Оксане кто-то подал руку и рывком поднял ее с колеса. Девушка посмотрела на того, с кем оказалась рядом. Он смотрел на нее и не выпускал ее руки из своей. Это был Сергей Нарожный. Оксана знала его — ходили в одну школу. Сергей был на год старше. На переменках он часто обижал хлопцев из Оксаниного класса: то куда-нибудь закинет шапку, то подставит подножку. В восьмой класс Сергей не ходил. Говорили: переселился куда-то к сестре, в другой конец села, с тех пор Оксана видела его очень редко. Но оба они не забыли, как Сергей на переменках дергал Оксану за косу, а она сердилась и толкала его кулачками. Видно, это самое вспомнилось ей в кузове машины, и Сергей улыбнулся как-то по-мальчишески виновато и, не стыдясь, поддержал Оксану за плечо. Она украдкой посмотрела на Сергея.

Неужели это тот самый Сергейка? Те же быстрые серо-зеленые глаза, светлый чуб, выгоревший спереди, маленькая точка — родинка над бровью. Как он вытянулся, как раздался в плечах! Его рубашка, как и у других грузчиков, ехавших в кузове, была припорошена мукой. Мука, словно пудра, покрывала его лицо и сильную шею.

В тот же вечер Сергей появился с парнями на Оксанином краю села.

А через несколько дней на собрании их вместе принимали в комсомол. Потом они снова вместе ходили получать комсомольские билеты. Когда возвращались домой, Сергей намеками и прямо просил Оксану отстать, чтобы идти только вдвоем, отдельно. Оксана все время шла со всеми. Сергей злился и кидал в ее сторону сердитые взгляды...

Родные поля... Кто, возвращаясь к вам после первой разлуки, не вспоминает своего детства, незабываемых дней юности?

Оксана пробегала взглядом по белым, заснеженным нивам, задерживаясь на миг на каком-нибудь темном пятне, и снова торопилась в село. Все чаще посматривала в сторону темного леса, который виднелся из-за бугра и синел вдали заманчивым разливом: там сгущались тени и, казалось, растекались по степи, окутывали степь, затягивали даль дымчатым полумраком. Оксана боязно оглядывалась вокруг и еще больше торопилась. Но так и не успела добраться до дому засветло.

В широкой балке, где протекает теперь замерзшая и заваленная снегом речушка, возле дубняка, Оксане послышались мужские голоса, — будто совсем близко разговаривали. Она остановилась, посмотрела в ту сторону, никого не увидела, но ей от этого стало еще более муторно. Она почти взбежала по крутому подъему на гору. Оглянулась еще раз и — удивительно! — увидела, как в рощице, совсем близко от дороги, вдруг вспыхнул огонек, словно кто прикуривал цигарку. Вспыхнул огонек и потух. Оксана постояла, присматриваясь, не покажется ли кто на дороге. Никого не было.