— Я ничего про это не знала... Вы не ошибаетесь? — заколебалась Зоя.

— О, моя память позволяла мне брать одновременно по тридцать часов разных фирм от незнакомых мне людей. У этого летчика были умные и добрые глаза. Я помню его и не хочу быть перед ним виноватым. Пусть тебе этот сувенир принесет счастье.

На глазах Зои показались слезы.

Выйдя из мастерской, она пошла дальше.

На улице то там, то тут торчали обломки разрушенных, сгоревших домов. Держа в руке часы, Зоя думала о Дмитрии, вспоминала дни, когда они вдвоем бродили здесь вечерами.

Шла и шла в степь, разговаривала сама с собой, клялась сама себе...

«Рожу дитя, где бы ни довелось; буду ждать, сколько бы ни пришлось... Буду разыскивать по всей стране, по всему свету. Пока не увижу своими глазами его могилу... Пока не покажу ее своему ребенку...»

В тот день немецкие войска начали наступление в этом районе. Лебединое через несколько часов стало прифронтовым населенным пунктом.

Зоя уговаривала мать ехать за Волгу. Ирина Протасовна отказалась. Пререкались, пока не поссорились, пока не разрыдались, и Зоя среди ночи ушла из дому. На платформе товарного поезда, ночью, среди таких же, как и сама, с одним чемоданом в руках, в легком стареньком пальтишке, без крошки хлеба, поехала она на восток тяжелым путем, который уже проложили тысячи и тысячи эвакуированных.

Четвертый час стоит Сергей на посту, и некому его подменить. Да разве только его? Есть пост и при въезде в табор, за лозами и камышами. И там стоит часовой, и его не сменили в положенное время. И в землянках не топится, и лошадей не поили. Когда Сергей проходит мимо, лошади поворачивают к нему головы, неспокойно позвякивая цепочками.

В расстегнутом кожушке, в шапке набекрень, в намокших сапогах, с автоматом, Сергей прохаживается по сухой, утоптанной дорожке возле землянок, затем сворачивает к лошадям, что чернеют и отдалении в сумраке, затем снова возвращается. Остановившись, он отчетливо слышит, как бурлит и клокочет вода в овраге.

Если бы там, дальше, не стоял еще один часовой, Сергей подольше бы задерживался здесь, но от одной мысли, что там, в глухомани, есть человек, который всматривается, прислушивается к ночи, Сергея охватывает волнение, и он задерживается на краю утоптанной дорожки лишь настолько, чтоб подумать про часового, послушать, как шумит вода, и на минутку помечтать о Белице, об Оксане...

Но только на минуту. Его тянет назад, к той землянке, где четвертый час гудит собрание. Сергей не имеет права застаиваться возле открытых настежь дверей, из которых, словно из подземелья, бьет розоватый свет вперемешку с табачным дымом. Шумный, возбужденный разговор не утихает ни на миг. Приближаясь сюда, Сергей обо всем забывает и ловит каждое слово, сказанное там. Он связывает услышанное с тем, что узнал минут десять назад, ему порой хочется самому слиться с толпой, которая стоит у входа в землянку, сказать и свое слово, А здесь, возле землянки, он видит прежде всего полоску утоптанной земли, на которую падает свет из окошка, и проходит дальше, переполненный тоской, тревогой и бурными предчувствиями.

Спор, который идет в тесной землянке, близок ему, по-своему понятен.

— Мы с вами собрались тогда, когда, как никогда, стоит перед нами вопрос дисциплины в нашем отряде...

Кум уже охрип, выступал он, кажется, в третий раз. Сергею слушать его неинтересно. Еще совсем недавно юноша стоял перед командиром отряда с замиранием сердца, засматривался на него, как на героя, любил его, гордился его поручениями, а сейчас он почему-то кажется Сергею смешным. Кум смешно ходит, смешно говорит. И почему он не утвердил предложения напасть на аэродром? Сергей на него очень рассердился за это. Он просто ненавидел Кума. Только боялся кому-нибудь признаться в этом. Когда Сергей слышал, как кто-либо из старших жестоко поносит Кума, ему было его жалко; где-то в глубине души еще жила привязанность к нему, к тому, кто долго владел его воображением, мыслями. Образ командира теперь заслонил собой Дмитрий.

— Ха-ха! — засмеялся Сергей. — «Тогда, когда, как никогда...» — Не торопясь, прошел дальше. — Сейчас все решится.

Вчера партгруппа постановила послушать отчет командира на собрании отряда с одной целью: если он не откажется от своей «лежачей тактики», назначить командиром кого-то другого.

Вот уже Сергей возвращается назад. В землянке хрипит тот же голос:

— Заярный толкает нас, товарищи, на борьбу маневренную, чтобы, значит, сегодня тут, завтра там. Мы же на практике убедились, что для этого у нас еще не созрели условия, повторяю — не созрели. Я, это дело, заявляю авторитетно. Заярный сегодня в отряде, а завтра он пойдет к линии фронта, а то и куда-нибудь на чердак, нам, это дело, неизвестно, а Хуторской отряд на моей персональной ответственности перед партией. И я заявляю авторитетно — мы никуда не пойдем из своего района. У нас немцы не бесчинствуют, и мы, это дело, выполняем свою функцию.

— Не бесчинствуют, только хлебушко потихоньку увозят...

— И девушек вылавливают да в Германию угоняют...

— Да замолчи ты! Мало там галдежа без тебя.

Это сказал один из стоявших в двери. Сергей спохватился и пошел дальше. Опять тишина вокруг. Только вода шумит и шумит... «В Белице, видать, тоже речка вышла из берегов, может, и мостик затопило, — думает Сергей. — Ни пройти, ни проехать. Не скоро спадут снеговые воды. Не скоро сбудется и то, что намечают Дмитрий и Бондарь, не скоро. Если бы Дмитрия поставили командиром, все бы пошло быстрее. Ого! Тогда бы...»

Сергей энергично поворачивается и быстрее, нежели до сих пор, шагает к землянкам. Ему представляется какой-то грандиозный бой, он видит себя среди взрывов и пламени... Вот он бежит вперед и стреляет, стреляет. Ему и вправду стало жарко, словно волна теплого воздуха вдруг охватила его. Теперь ему показалось, что в землянке уже совершилось самое важное, желанное, но он еще не знает об этом. Сергей почти бегом торопится услышать, что там...

— Идти во главе коллектива — значит жить для людей, именно для них, потому что они отдают себя великой цели. Вы, товарищ Кум, извините за прямоту, не идете во главе отряда, а отсиживаетесь в тихом закутке с подлой мыслью: сохранить себя, тихонько прожить, пока другие гибнут за наше дело, за наш народ.

Сергей налег на чьи-то плечи, слушал, словно от жажды пил холодную воду.

— Вы же сами, сказали своим верным друзьям в минуту откровенности, что в этой войне старайся сберечь самого себя, а о народе не беспокойся: он, мол, никуда не денется и тебя не закроет от пули. Ну-ка, товарищи, если бы все исходили из такой философии, где бы уже были сегодня захватчики? А сидеть месяцами в лесу, объедать села, оборонять только самих себя, разве это не кумовская философия на деле: «Вы меня не трогайте, и я вас не трону»?..

— Правильно говоришь!

— Режь дальше!

— Если бы наши летчики знали, — продолжал горячо Дмитрий, — что целый взвод советских бойцов живет себе тихо-мирно в лесу, рядом с гитлеровским аэродромом, и словно бы не слышит его, не видит...

— Они бы шуганули нас!

— Кинули бы пилюльку прицельно.

— И поделом! — подхватил Дмитрий. — Вы, товарищ Кум, говорите, что крупные операции против оккупантов нам не под силу. Да, конечно, если не увеличить наш отряд. Со временем мы так разленимся, что будем просить крестьян, чтобы и дровишек нам привезли, и борщ сварили. А почему вы не хотите принимать в отряд надежных людей? Мы сегодня встретили у леса одного человека, там, возле обгоревшего танка, вы знаете. Человек отвинчивал гайки, выбивал болты — мельницу ремонтирует в Белице, что ли.

Сергей спустился на ступеньку ниже. Неужели Дмитрий будет рассказывать всю эту историю? Они сегодня втроем, третьим был Шевцов, ходили по опушке леса и наткнулись на незнакомца. Он действительно что-то клепал возле танка. Дмитрий подозвал его и хорошенько пристыдил, еще и пригрозил за то, что он, такой здоровяк, отсиживается дома. Тот испугался и выложил все, что было на душе. Оказывается, он приходил в Хуторской отряд и просил взять его, но командир по-дружески посоветовал ему не покидать дом. Кум уговорил этого человека быть связным между ним и его семьей, которая находится в соседнем районе. Дмитрий не поверил этому, еще и прикрикнул на него за то, что тот, стараясь выкрутиться, пустил в ход такую ложь. Тогда человек достал из кармана письмо-треугольничек и сказал, что эта бумажка может подтвердить его правоту. Дмитрий взял в руки письмо и не стерпел — прочел вслух. Кумов стиль узнать было легко. Вожак хуторских партизан уведомлял свою жену, что в отряде появились подстрекатели против него, Кума, и что, если так пойдет и дальше, вскоре вообще уйдет из табора. Ждите, мол... Дмитрий сложил листик и сунул в карман. Неизвестный начал просить, чтобы вернули письмо. Дмитрий поинтересовался, где он живет, и заверил, что ему не надо бояться, что его защитят, когда потребуется. И вот теперь Дмитрий рассказывает об этом партизанам. Неужели читает письмо? Да, читает. Слушают — никто не пошевельнется. Дмитрий умолк на минутку, затем в тишине каким-то новым, мужественным голосом промолвил: