— Боронкой с лошадью пройдите по межрядью.

— Пробовали — задевает ряды.

— То не та боронка. Возьмите настоящую. Гектар за день обработаете. Надия Николаевна, агроном, свои бороны знает.

— А куда девать собранное молоко? Мои лошади на асфальте подбились, других нет.

— Дойдем и до лошадей. Ганна Григорьевна и товарищи бригадиры, а поврежденную кукурузу подсадили?

— Завтра докончим.

— Когда кончится ваше «завтра»?

— Воз в кузницу отправили, третий день там стоит, а семена нечем подвезти.

— Вызовите кузнеца! Сейчас, же!

Лука Леонтьевич Титаренко обернулся к маленькому столику позади себя, достал из газеты и поднял над головой горсточку увядшего сена.

Присутствующие — их было человек пятнадцать, молодые и пожилые, — подняли заинтересованные лица. А Лука Леонтьевич, держа пучок травы, сказал:

— Это, товарищи, трава, обыкновенная и вместе с тем необыкновенная. Я вчера был на семинаре в Бортничах, вы знаете. Эта трава была скошена и просушена при нас горячим искусственным ветром. Сено можно хоть сейчас уложить в скирду. Подойдите, пощупайте руками. Найдете ли вы в нем водянистые стебельки, крепкие коленца, где дольше всего задерживается влага? Эге, поищите!

Стол обступили бригадиры, звеньевые, агроном. Женщины нежно брали в руки сенцо и расстилали приплюснутые стебельки на ладонях.

Ганна Цоколенко, голубоглазая, в желтом платке, завязанном на затылке, под ярким светом люстры выглядела цветасто, словно стояла посреди нивы и на ней отражались все краски степи. Еще несколько молодиц, красивых, полных достоинства, рассматривали пучок, вели деловой разговор. А я видел их руки, лица, представлял их за домашними заботами. В эти вечерние часы после дождя у каждой из них на дворе, дома, полно хозяйски хлопот — семья, дети, внуки. Только большие чувства способны разрушить ограду извечно малого мирка женщины и вывести ее на ширь общественного труда и мыслей...

Плечистый юноша в легонькой сорочке, такой, что выдавался каждый борцовский мускул его груди, наконец схватил горсть увядшей травы, привлек внимание Луки Леонтьевича.

— Как же подсушивали его? — спросил он, его интересовала технология.

— Об этом мы потолкуем, Микола Федорович. Без инженера, как без бога — ни до порога.

Инженер — а это был колхозный «машинный бог» Микола Чалый — смущенно посмотрел на собравшихся (почему председатель так величает его?) и положил траву на стол. Наблюдательный Лука Леонтьевич понял, что не удовлетворил Миколу своим ответом, придется обстоятельно рассказать, какой опыт он перенял на семинаре, отнявшем у него целый день.

— Нам показали, как можно быстро и без затрат превратить траву в сено. Берут увядшую траву, кладут стожок, с пустотой в середине, несколько раз продувают, теплым воздухом с помощью вентилятора и скирдуют. Исправны ли у нас вентиляторы? — напоследок спросил Титаренко у инженера.

— Вполне! — с готовностью отозвался Микола Чалый, новое дело привлекало его, и он уже, должно быть, что-то примерял и подсчитывал. — Ветру понадобится много!

— Этого добра у нас хватит, — засмеялась женщина с низким голосом.

Титаренко замолчал, задумался.

— Вот-вот, и ветер надо научиться запрягать. Стоишь на аэродроме, а мимо тебя рулит самолет. Поток воздуха прямо рвет одежду. Вот такую бы силу научиться вырабатывать и держать в руках. Сена бы хватило всем.

Я слушал его короткий семинар по кормозаготовке, но после фразы «стоишь на аэродроме, а мимо тебя рулит самолет» уже вообразил себе его на фронтовом аэродроме, видел пылающий «ильюшин» посреди зеленого поля.

О, там были другие травы!..

Люди быстро покинули кабинет, мы остались с Титаренко вдвоем. Он что-то записывал в блокноте, потом, сложив бумаги, расспросил меня о знакомых писателях. Я предложил ему пройтись, поговорить, но он как-то незаметно, деликатно подчинил мои намерения своим завтрашним планам.

— Встретимся на поле, там и поговорим. А прежде надо бы вам с нашим колхозным музеем познакомиться, — посоветовал мне на прощание.

Утром на колхозном дворе Титаренко уже не было. «У председателя на дню десять дорожек, — сказал он вчера. — Завтра прибывают из Киева шефы, нужно поговорить и поездить с ними. В два часа пленум райкома партии, должен выступить... И косарей встретить за мельницей, может, полоску покоса пройду с ними. Наш секретарь парткома Песковец покажет и расскажет, что пожелаете. Сам он бородянский, людей и село знает».

Почему Титаренко подчеркнул происхождение секретаря парткома? Для меня-то этот факт немаловажный: неужели я вчера обмолвился о неизвестном летчике?

А со двора выезжали последние машины. Трактористы, преимущественно молодые, плечистые, запустив моторы, проворно сворачивали на проселочную дорогу в поле. По тому, какой сельскохозяйственный инвентарь кто брал с собой — косилку, грабли, — я угадывал, на какой участок, намеченный вчера, направлялся трактор.

Можно было бы и мне поехать с кем-либо из них, но возле колхозного музея, что расположился рядом с конторой, я увидел секретаря парткома Ивана Иосифовича Песковца.

Рассказывая о других, человек прежде всего раскрывается перед слушателем сам. Песковец был откровенно влюблен в свою Бородянку, знал ее прошлое и настоящее. Он называл молодых и старых односельчан, кто на какой улице живет и чем приметен. За его обликом — невысокий, неказистый внешне мужчина с каким-то давним уже отпечатком усталости и пережитой боли в глазах — я представил себе его отца, деда и более древнего предка — селянина-бородянца с халупой на околице села, на песчанике, у своей омытой дождями скудной нивки.

В первой, просторной комнате музея на стенах, в витринах документы, фотокарточки, портреты людей, а на полу предметы быта и орудия труда. Все здесь характеризовало собой время, историю, события.

Казятичи (так в старину называлось это село) в XV столетии входили в какое-то Ясинецкое имение, а еще за долго до того, наверное, здесь был постой на шляху от Киева в древлянскую столицу Искорестень с выпасами над Здвижем, место охоты для князей и дружинников. Имеются данные и о том, что в 1660 году царь Алексей Михайлович передал Бородянку Киево-Михайловскому монастырю (возили отсюда лесной мед, ягоды, грибы, зерно, масло для монашеской трапезы). Потом село принадлежало магнатам Дорогаевским, Бальцеру, Щуке, Шембеку. Последний хозяйничал тут перед революцией. Его печать сохранилась, у бывшего бухгалтера Краузе, и теперь висит она в музее на гвоздике, привязанная веревочкой. Песковец снял оттуда печать и, чтобы засвидетельствовать оригинальность экспоната, оттиснул ее на страничке моего блокнота:

Таков исторический фон этого полесского села над Здвижем. А подлинная его история — это история борьбы бедных с богатеями, отчаянная борьба с социальными и. национальными притеснениями, с нищетой, болезнями, темнотой. Брызгами крови, отсветами пожарищ отразилось прошлое села в пожелтевших страницах книг. В 1665 году Бородянку захватили восставшие селяне под водительством Ивана Сербина. Позже Семен Палий горячо отстаивал Бородянку, — в письме гетману он с горечью писал, как польская шляхта расправилась с свободолюбцами, устелив землю «трупами жителей и казаков». Когда же через Украину пролегли пути боевых походов Примакова, Щорса, Котовского, бородянские бедняки потянулись в революционные отряды. Стоял тут, на хуторе Вабля, штаб Котовского. Деревянные стены бедняцкой хаты слышали и видели храбрых воинов. Перевезли нынче эту хату целую, как есть, отсюда в Переяслав-Хмельницкий, в музейное село.

Меня в музее поразили оригинальные экспонаты. Высокие, выдолбленные из обрубков липы черные жернова. Ступа из груши, кадка для соления, домашний ткацкий станок, прялка, постолы из дубовой коры, свитка, очинки... Знакомое и родное многим из нас, селянам, с детства, все здесь говорило голосом веков, духотой низкой хаты, смотрело глазами седых дедов, голодных и оборванных детей. И ты переводишь взгляд на широкое окно, полное чистого неба, солнечного утра. Между высокими старыми липами приятно увидеть поле стадиона с прямоугольниками ворот, белые и красные крыши, зеленую сетку нив. В такой момент со всей глубиной постигаешь размежевание эпох, будто слышишь музыку той бури, что прошла над селами, дремучими лесами, шляхами, над истощенной землей и смела пыльную, вымершую старину, владельцев имений, ненужных вещей и оставила здоровую, свежую силу влюбленных в жизнь людей, высокую мечту.